Представление о том, что детоубийство было широко распространено, основано, прежде всего, на огульных заявлениях (бездетных) мужчин вроде Сенеки, утверждавшего: «мы уничтожаем всякий неестественный уродливый приплод; даже детей, если они рождаются слабыми и ненормальными, мы топим»
[85], словно он топил по ребёнку каждый четверг, и Плутарха, считавшего, что до дня наречения имени дети ближе к растениям, чем к животным
[86]. Но если оставить в стороне эти резкие ремарки, можно обнаружить, что в древнем мире жило достаточно много людей с ограниченными возможностями, а значит, далеко не всех «ненормальных» детей (прошу прощения за оскорбительные формулировки Сенеки) топили или «уничтожали». Точно так же археология не подтверждает представление о том, что римляне убивали маленьких девочек, потому что мальчики «ценились» больше. Источник этого мифа, живучего, словно герпес – одно-единственное письмо из римского Египта (плюс множество додумок). Генетические исследования захоронений младенцев, которые можно назвать массовыми для пущего драматизма, показывают, что обычно младенцев мужского пола в них даже больше, чем женского, а порой тех и тех поровну (правда, зачастую пол вообще невозможно определить). Нет никаких свидетельств того, что где-либо в римском мире практиковалось убийство детей по половому признаку
[87]. Правда в том, что в дохристианские времена деторождение и смерть детей считались в Риме чем-то исключительно частным, поэтому узнать, как часто родители убивали своих детей и как римляне относились к таким убийствам, решительно невозможно.
Как рождение, так и смерть младенца были для римлян событиями строго семейными, поэтому в поле зрения истории они, увы, не попадали. Практически невидимы они и для наших глаз, пытающихся подглядеть за прошлым из будущего. Археологические раскопки показывают, к примеру, что скелеты детей почти никогда не находят на территории древних кладбищ; их находят в захоронениях на территории древних домов. Родители умерших (или убитых) детей хоронили их тихо, зачастую в небольших горшках, у себя в садах или во дворах. Они не устраивали публичных похорон; это было дело частное, домашнее, тихое
[88]. Случалось так, что за столетия в этих садах и дворах скапливалось множество детских захоронений. И причина не в массовых убийствах, а в том, что младенцы крайне уязвимы, а столетия длятся долго. Мы можем заключить, что детоубийство не считалось преступлением, потому что не было публичным действием. Оно совершалось в семье, а римское государство не имело права – да, впрочем, и не стремилось – вмешиваться в частную жизнь людей, когда речь шла о детях и смерти. Убийство одного члена семьи другим – кто бы ни был его жертвой – считалось в Риме прежде всего семейным делом.
Интригует отсутствие какой-либо общественной реакции на убийство младенцев. Даже во времена империи, когда неприкосновенность семьи постепенно уходила в прошлое – до такой степени, что император мог взять и запретить людям убивать их собственных детей – не фиксируется никаких скандалов, связанных с детоубийством. Ни одной драматичной истории на эту тему – ни в трактатах историков, ни в письмах старых мужчин. В значительной степени это объясняется тем, что богатых старых мужчин не особенно интересовали женские заботы, включая всё, связанное с детьми. Их внимание могло привлечь разве что рождение ребёнка с головой свиньи – это был дурной знак. Впрочем, даже в таких случаях не было никакой гарантии, что они обратят внимание на случившееся. Тем более – что они это запишут. Таким образом, всё, что касается каждого умершего ребёнка, теряется в чёрной дыре истории. Каждого ребёнка, родившегося мёртвым. Каждого ребёнка, ставшего жертвой какой-нибудь из опасностей, подстерегающих детей в первые часы жизни. Каждого ребёнка, задушенного рыдающей женщиной, оказавшейся в безвыходном положении. Каждого ребёнка, умышленно и жестоко убитого отцом, не желавшим, чтобы его рабыни рожали новых рабов. Каждого ребёнка, убитого по неосторожности. Каждого нежеланного ребёнка, выброшенного на мороз. Обо всех этих детях, об их матерях и отцах, об их слезах и смехе мы не можем сказать ничего определённого.
Женщина из Смирны
К женщинам, убивавшим своих детей, относились совсем не так, как к мужчинам, делавшим то же самое. Во-первых, об этих женщинах источники рассказывают гораздо реже – сказывается отсутствие героико-мифологического фона – а во-вторых, рассказы о них зачастую довольно странные. Два причудливых примера можно обнаружить в единственном сохранившемся сочинении богача по имени Валерий Максим. Он составил странноватый сборник исторических анекдотов, озаглавленный «Достопамятные изречения и дела» и преподнесённый им императору Тиберию. Это что-то вроде альбомчика с вырезками, изготовленного очень богатым и очень образованным римлянином для кого-то, кого он очень любил и при этом хотел поучить уму-разуму. Достопамятными изречениями и делами Валерий исписал девять книг, каждую из которых разбил на главы, посвящённые конкретной добродетели: храбрости, верности, мужеству или родительской любви. Каждая история содержала урок, который, по мнению Валерия, Тиберию не мешало бы усвоить. Наглость человека, который написал целых девять морализаторских книг для настоящего императора, конечно, поражает, но анекдоты из его сборников интересны сами по себе. Восьмая книга посвящена судебным процессам и служит красноречивым свидетельством необъективности и непредсказуемости римских судов. Анекдоты здесь, прямо скажем, довольно мрачные. Вот типичный пример. Марка Эмилия Скавра судили за вымогательство, то есть за то, что он шантажировал и грабил жителей провинции, за которой должен был присматривать. Если верить Валерию, защита у Марка была настолько жалкая – попросту безнадёжная – что обвинитель принялся над ним издеваться и в какой-то момент заявил, что если Скавр отыщет во всей провинции хотя бы 120 человек, у которых он ничего не украл, то его простят. Обвиняемому не удалось сделать и этого, потому что он был бесстыжим прохвостом, и читатель может предположить, что его признали виновным – но только если читатель уже забыл предыдущий репортаж Валерия Максима из зала суда. Разумеется, Скавра отпустили, потому что он был из благородной семьи, и его отца все обожали. Вот и весь анекдот
[89]. Урок, видимо, заключается в том, что можно делать всё, что угодно, если ты из хорошей семьи: грабь провинции и истязай простолюдинов сколько хочешь, если твой отец – милый аристократ. Совет на все времена. С другой стороны, Валерий рассказывает историю о человеке, одолжившем у приятеля лошадь, чтобы доехать до Ариции (города в 30 км от Рима). Человек добрался до Ариции, а потом верхом поднялся на холм, расположенный немного южнее, и вернулся домой. Хозяин лошади, узнав, что его приятель заехал чуть дальше Ариции, да ещё и на холм поднялся, пришёл в ярость и обвинил человека в воровстве. И человек был признан виновным, хотя лошадь давно вернулась к хозяину.
