Тем временем другие члены рабочей группы пандемического планирования разъехались из Белого дома по местам прежней работы. Теперь и Ричард подумывал о том, чтобы вернуться к изучению старой доброй лучевой болезни. «Я заработал себе репутацию неисправимого спорщика, да и сам понимал, что стал слишком лично воспринимать позицию, которую отстаивал, — сказал он. — И потому оказался в уязвимом положении человека, слывущего безумцем, который одержим маниакальными идеями и отстаивает их с помощью бредовых аргументов». Картер же, напротив, каким-то образом ухитрялся сохранять непоколебимую уверенность в их правоте. Проведя в Белом доме полгода, он успел отредактировать весь стратегический план, значительная часть которого и так была написана лично им, и нафантазировать такую стратегию борьбы с заболеванием, от которой все агентства федерального правительства просто-напросто пришли в ярость. Но при этом он обладал той самой удивительной способностью оставаться невидимым. Раджив также придерживался мнения, что у Картера больше шансов продать новую идею. «Что бы он ни написал, возражения неизбежны, — сказал Раджив. — Но он всё тщательно продумал и предвосхитил все мыслимые возражения. Он вовсе не игнорирует ваши проблемы. Он их признаёт и принимает как данность, но при этом справедливо считает, что это не его проблемы, а тех, в чьей реальности они дают о себе знать».
Вслед за публикацией плана Раджив получил и принял приглашение Гарвардского университета посидеть на сцене и обсудить пандемию 1918 года с Джоном Барри, автором эпохальной книги о том событии. Накануне дискуссии он внезапно попросил Картера выступить в Гарварде вместо него. Картер со своей стороны не вполне понял, с какой это стати его вдруг решили выставить на публику. «„Во блин, — думаю, — я же с этой его книгой даже не знаком“. Сбегал в книжный, купил и читал ее до глубокой ночи». При чтении Картер обратил внимание на тот факт, что самый чудовищный мор случился в Филадельфии, третьем в ту пору по численности населения американском городе. Осенью 1918 года всего за пять недель там умерло 12 000 жителей. Трупы штабелями складировали у городского морга; тела погибших гнили на улицах. При этом школы в Филадельфии были закрыты, публично-массовые мероприятия запрещены, ношение масок в общественных местах сделано обязательным, — и нате вам: самый высокий по стране процент смертности. Именно поэтому теперь все и отмахивались от социального дистанцирования как от пустой затеи. Но Картера поразило немного другое: все эти скептики в упор не видели, что власти Филадельфии реагировали на эпидемию с запозданием и слишком медлительно даже после того, как стало очевидным — вирус в их городе вырвался из-под контроля. Кроме того, он увидел и то, что в других крупных городах исходы радикально отличались от филадельфийского. К примеру, в Сент-Луисе заболеваемость «испанкой» была не менее чудовищной, а смертность — вдвое ниже, чем в Филадельфии. С чего бы это? Ответа, похоже, не знал никто. Историки медицины предполагали — бездоказательно, — что Сент-Луис и другие города накрыла волна менее смертоносного штамма либо что сезоном ранее в этих городах прошла эпидемия гриппа, вызванная «легкой версией» того же вируса, которая и послужила естественной прививкой, позволившей горожанам выработать достаточно высокий иммунитет.
На следующий день Картер вынес все эти вопросы на обсуждение с Джоном Барри. «Имел сегодня интересную дискуссию с Джоном Барри, — отписался он по ее завершении вышестоящим в Белом доме. — Барри на моделирование не покупается и продолжает считать закрытие школ бессмыслицей по причине неэффективности этой меры. Но зато, — продолжал он, — в его книге я усмотрел такие вещи, которых в жизни не заметил бы, если бы прочел ее прежде, чем мы всё обмозговали относительно того, как оградить общество от вируса щитами понадежнее». Далее Картер выразил желание самостоятельно выяснить, что там реально происходило в Америке в 1918 году: «Дозвольте мне с этим поиграть».
И на следующий же день он отправил не только Радживу, но и Ричарду с Лизой докладную на тринадцати страницах плотного текста с одинарным межстрочным интервалом, озаглавленную «Анализ филадельфийской вспышки 1918 года». Он обратился к некоторым из первоисточников, использованных Барри, — научным трудам, старым газетным статьям и т. п., — чтобы выудить оттуда информацию о том, на какой именно стадии разгула пандемии местные власти вводили ограничения на социальную жизнь. «Я ощущал себя немного палеонтологом, реконструирующим облик доисторического животного по фрагментам костей, — писал он. — Самый полный набор „ископаемых останков“ в библиографии у Барри был представлен по Филадельфии. Но и эти записи оказались весьма фрагментарными. ‹…› Мне удалось нарыть кое-какие дополнительные „статистические окаменелости“ через поиск в интернете, и они содержали вполне годные ключи к разгадке». В итоге он составил повременные графики динамики смертности и введения ограничений с целью ее предотвращения в разных городах и выявил прямую корреляцию: чем скорее после начала вспышки вводятся ограничения, тем ниже смертность. Что до Филадельфии, писал он, то там «закрытие школ и церквей и запрет публичных собраний и массовых мероприятий были введены крайне поздно относительно начала эпидемии», а именно — почти через месяц после первой вспышки и всего за неделю до пика заболеваемости. Ему даже стало интересно, насколько оперативнее реагировали в других городах и чем их меры отличались от филадельфийских, поскольку уровни смертности по крупным городам варьировались в разы.
Еще через два дня он написал Лизе и полностью ввел ее в курс дела. «Другие используют рассказы из книги Барри для обоснования своей позиции, согласно которой меры по борьбе с инфекцией и социальное дистанцирование, вероятно, не дадут эффекта, — писал он. — На обратном рейсе и по возвращении в Атланту я тщательно изучил книгу и попытался воссоздать события в особо пострадавшем городе — Филадельфии. ‹…› Подытоживая: любому, кто использует опыт Филадельфии 1918 года в качестве аргумента против мер по борьбе с инфекцией и социального дистанцирования, поскольку они якобы мало чего дают, следует указывать на крайнюю неэффективность реагирования на эпидемию в Филадельфии в целом и недопустимо позднее введение этих мер (менее чем за неделю до пика эпидемии и лишь после того, как заболеть успели десятки, а то и сотни тысяч горожан)».
Картер и Ричард снова пустились в расчеты, на этот раз вместе с Лизой, причем без ведома ее начальства из CDC. «Она всегда говорила: „Только, пожалуйста, давайте без лишнего шума“, — вспоминал Картер. — Мы трое, можно сказать, дали друг другу клятву на крови, — и нам нужно было абсолютно друг другу доверять». Лиза опять разрывалась между официальной дневной работой в CDC и ночным прочесыванием архивов местных газет, за доступ к которым ей приходилось выкладывать деньги из собственного кармана. Она хотела выяснить наконец, что именно произошло в далеком 1918 году. «Я чувствовала себя искательницей сокровищ, — вспоминала Лиза. — Истинным золотом для меня было любое газетное объявление о закрытии школ или салунов либо обращенная к гражданами просьба не выходить из дома». Ричард дневал и ночевал в Библиотеке Конгресса, перерывая архивы в подтверждение их новых идей, но затем решил, что им лучше привлечь кого-нибудь искусного в написании по-настоящему научных статей. «Мы с Картером смотрелись в академических кругах как пара шутов, неспособных даже проверить полученные результаты на статистическую значимость, если вдруг припрет», — сказал Ричард. Картер даже придумал весьма оригинальное название тому, чем они теперь занимались: «кустарная эпидемиология».
