Картер тут же позвонил Хайди Эйвери и уведомил свою новую начальницу о пандемии, напрямую угрожающей национальной безопасности. Она назначила совещание на высшем уровне в семь утра и попросила Картера кратко ввести верхушку Белого дома в курс происходящего. На следующий день его вызвали в Западное крыло к Джону Бреннану, и он, преодолевая чувство нелепости происходящего, предложил советнику президента по национальной безопасности созвать экстренное совещание кабинета министров, чтобы подать стране сигнал: президент всерьез озабочен эпидемической обстановкой. Бреннан с ним охотно согласился. Тем более что сам Обама недавно вернулся из Мехико, где 17 апреля обменивался рукопожатиями в том числе и с местным деятелем, умершим через пару дней после этого, — как все сразу заподозрили, от свиного гриппа (впоследствии диагноз не подтвердился). Как бы то ни было, Обама захотел переговорить с Картером.
— Что будет в худшем случае? — спросил новый президент.
— Повторение 1918-го, — ответил Картер.
— А что тогда случилось? — спросил Обама.
— Тридцать процентов населения инфицировалось, два процента умерло, — доложил Картер. — В современной ситуации получили бы два миллиона трупов.
Затем он кратко объяснил президенту суть пандемической стратегии. Она предполагала, что новый вирус поначалу появляется где-то далеко (вероятнее всего, в Азии) и у США есть время на подготовку к отпору. «Но этот вирус смешал все наши планы, — объяснил Картер. — Он уже здесь». Ему было немного неловко грузить всем этим Обаму, поскольку над президентом и без гриппа дамокловым мечом нависли мировой финансовый кризис, две войны за рубежом и предстоящая битва не на жизнь, а на смерть за продвигаемый им план реформы здравоохранения у себя в стране. Выслушав Картера вместе с шефом, Рам Эммануэль, глава администрации Обамы, задал риторический вопрос: «А дальше что? Нашествие саранчи?»
Пробив тревогу по Белому дому, Картер обратился к Хайди с просьбой призвать обратно на службу Ричарда Хэтчета. Она ответила, что оформит для того пропуск в Белый дом со следующего дня, пусть приступает к работе. «Стоило грянуть пандемии, как она тут же стала мне доверять, — сказал Картер. — Сам не знаю почему».
* * *
Первые сообщения о новом штамме свиного гриппа услышал позавчера в новостях, но я теперь так далеко отошел от борьбы с гриппом и настолько привык к ложным тревогам, что даже читать их не стал…
Ричард дал себе обещание вести дневник с описанием всего происходившего в первые годы жизни каждого из его детей, чтобы было что подарить им на память, когда вырастут. В отношении первенца он это обещание выполнил, а вот со вторым дневником затянул и приступил к нему лишь в начале 2009-го, когда второму ребенку исполнилось уже три года. Весь год он каждый вечер исправно писал от руки по тысяче слов, без единого исправления или помарки, будто весь день вынашивал формулировки и садился затем за письменный стол с готовыми абзацами в голове, которые оставалось только продиктовать самому себе. В ту пятницу, 24 апреля 2009 года, он продолжил свое повествование следующим образом:
Проснувшись утром, я обнаружил лаконичный email от Картера Мехшера, ныне директора по политике медицинской готовности в Белом доме, со словами: «Как встанешь, набери мне» и номером его сотового; сообщение было отправлено в 23:20 накануне. Выяснилось: вчера днем всплыло, что в Мексике серьезная вспышка ОРВИ — предположительно, не менее тысячи заболевших и шестидесяти умерших, в основном молодые люди; уже установили, что это грипп, причем свиной, и вирус тот же, что при свином гриппе в Техасе и Калифорнии, — причудливая мутация, сочетающая фрагменты двух известных североамериканских штаммов вирусов гриппа — человеческого и птичьего — и евразийского свиного. Предположительно, где-то в Мексике (вероятно, в окрестностях Мехико) поголовье домашних свиней послужило резервуаром, где три эти заразы перемешались, что и дало прежде невиданный, прямо-таки беспрецедентный уровень рекомбинации.
Вообще-то дневник Ричарда предназначался для бытописания. После письма Картера он, однако, стал детальнейшим образом прописанной хроникой всего, что происходило в кулуарах правительства США, ополчившегося против нового вируса. Заканчивается эта летопись семью месяцами позже — выступлением Ричарда в Овальном кабинете перед президентом Обамой с кратким докладом о результатах посмертного вскрытия провалившейся программы противодействия пандемии. Бытовало мнение, будто страна изловчилась и увернулась от пули. «Это не мы изловчились, — заявил Ричард президенту. — Это природа нас миловала, выстрелив из пневматики».
Через два месяца после начала пандемии свиного гриппа Ричард почувствовал, что его дневник со временем может стать ценным историческим документом. Как только выяснилось, что свиной грипп как нахлынул, так и схлынет сам собой, подобно мощному урагану, счастливо рассеявшемуся на самом подходе к побережью, он превратился из угрозы национальной безопасности в нечто иное. В бутылку с запиской. В предвестие. В штормовое предупреждение. Из-под волны той пандемии Ричард вынырнул, усвоив десятки малых уроков и два больших: во-первых, реальная пандемия в корне отличается от воображаемой. «Главной отличительной характеристикой этой эпидемии от начала и до конца была крайняя неоднозначность оценок, причем по всем параметрам, но прежде всего — в части статистики числа инфицированных», — написал он 9 мая, на третьей неделе по возвращении в Белый дом. По сути, они не располагали ничем, кроме отчетов — не исключено, что преувеличенных, — о массовой смертности молодых мексиканцев в отделениях интенсивной терапии. «Реанимация похожа на сливную воронку, — сказал Ричард. — В нее затягивает всё самое дрянное, и оно там осаждается в рафинированном виде». Но по этой дряни можно судить только о самых неблагоприятных случаях — не более того; нужно же иметь еще и представление о позитивных моментах. Летальность инфекции ведь определяется не только числительным (смертностью), но и знаменателем (общим числом инфицированных). Если число умерших известно, а количество выживших нет, у вас нет никакой возможности судить о том, насколько в реальности смертоносен вирус.
Мы уже две недели боремся с этим вирусом, а сами до сих пор не имеем ни малейшего понятия о том, насколько тяжелый удар он способен нанести. Есть основания для оптимизма, есть основания для озабоченности, а еще есть тысяча оснований не доверять собственным чувствам. Эта бестия, раз показав нам свой спинной плавник в Мексике, ударила хвостом и снова погрузилась в пучину, и теперь мы лишь накапливаем горы статистики, говорящей больше о том, где этот вирус уже побывал, нежели о том, куда он держит путь.
Мексиканцы, что интересно, новую пандемическую стратегию США не просто оценили, а мгновенно приняли на вооружение и всё сделали быстро и исправно: закрыли школы, ввели другие меры социального дистанцирования — и тем самым, как позже показали исследования, погасили распространение инфекции. Из CDC же, напротив, по американским школам разослали циркуляр с рекомендацией действовать по обстоятельствам и на собственное усмотрение, а это, учитывая специфику школьной культуры, было всё равно что сообщить старшеклассникам: выполнение домашнего задания проверять не будут. Считаные школы решились закрыться на карантин, остальные продолжили работать в обычном режиме. Руководство же местных органов общественного здравоохранения, хотя формально и располагало полномочиями закрыть школы, делать этого не осмеливалось за неимением ощутимой политической поддержки столь нужной, казалось бы, меры. Именно тогда Ричарду и Картеру стало ясно, что никакой связной общенациональной стратегии по-прежнему нет и в помине.
