Поодаль от справочной стенки с проводами и кабелями два молодых человека продолжают препарировать образцы кабелей. Когда они снимают изоляцию, медные жилы падают в сосуд из нержавеющей стали диаметром с чайное блюдце. Его ставят на цифровые весы и взвешивают. Похоже на вскрытие – по сути, это оно и есть: препарирование многих миллионов килограммов проводов, которые OmniSource покупает каждый год. Молодые люди и их работа наглядно демонстрируют, какие именно вещи OmniSource покупает у сотен своих клиентов, – необходимое дополнение к справочной стенке. «Дело в том, что мы по-прежнему встречаемся с новыми вещами, новыми видами кабелей и проводов, – объясняет Гай. – И новыми показателями повторного использования». Он показывает на случайный – для меня – кусок кабеля на стене. «Обычно отсюда мы доставали на уровне 60 с небольшим, – говорит он, указывая на процент меди, добываемой из провода и кабеля. – Сейчас мы работаем на уровне 50 с небольшим». Причина тенденции к уменьшению – сколь ни парадоксально – в пятикратном увеличении мировых цен на медь за последние 20 лет. Экономные производители, когда-то использовавшие много меди, теперь вместо нее берут более дешевые металлы (например, алюминий тоже неплохо проводит электричество, но стоит существенно меньше). «Если к нам приходит грузовик с разными проводами, мы сперва возьмем на проверку, наверное, образцов 20, – пожимает плечами Гай. – Вам придется это сделать, если вы хотите знать, что вы покупаете. Люди, которые продают нам медь, обычно имели дело с одним показателем содержания, а сейчас мы говорим им, что он другой». Иными словами, большинство старых торговцев металлоломом до сих пор не привыкли к миру, где Китай, один из крупнейших производителей меди на планете, диктует не только цены на нее, но и определяет содержание меди в линиях электроснабжения.
– Готовы? – спрашивает Гай.
Я киваю.
Гай протягивает мне каску, защитные очки и беруши, и мы поворачиваем за угол.
Линия для измельчения – иногда ее называют гранулятором – это многоэтажный колосс, который тянется больше чем на 100 м в помещении, залитом естественным светом и заполненном грохотом моторов и шипением и визгом металлических фрагментов, падающих на металл. Тут не просто громко; тут громко, как на концерте хеви-метал-группы, и не помогают даже беруши.
Единственное, что кажется знакомым, – двойной конвейер перед системой; также я узнаю шланги и другие конвейеры, а дальше по линии – подъемник, который захватывает горсти блестящих медных кусочков размером с горошину черного перца и поднимает их в систему, где они исчезают.
«Звук тут реально важен», – кричит Гай, пока мы идем к передней части конструкции. За нами в помещение въезжает погрузчик, он сваливает тяжелую спутанную мешанину кабелей на вибростол шириной с книжную полку и длиной метров в пять. Когда стол вибрирует, провода медленно продвигаются вперед, пока не падают на конвейер, который поднимает их и роняет на вращающиеся лезвия. Когда провода касаются их, измельчитель издает глубокий глухой стон, который эхом отдается в моих костях. «На этой стадии уши ОЧЕНЬ важны», – орет Гай и кивает мне на человека, внешним видом напоминающего участника уличных беспорядков: в шарфе, очках, в худи и в респираторе. Гай показывает на правую ногу «комбатанта»: тот орудует педалью, управляющей вибрацией лотка, то есть скоростью подачи сырья к конвейерам. «Смотрит, правильный ли объем, а на слух определяет, нет ли примесей, – кричит Гай, пока машина с завыванием принимает еще один плотный узел провода. – Звук гранулятора имеет большое значение. По звуку можно судить, что через гранулятор проходит. Тут настоящее искусство, нужен определенный опыт».
Я иду за Гаем вдоль по линии, пока мы не останавливаемся под закрытой секцией системы, где лезвия делят провод на кусочки по паре сантиметров. Это простая часть работы. Сложная часть, выполняемая большей частью конструкции, заключается в разделении видов металла и отделении их от пластика. Часть этой работы вполне логично отдана магнитам: они вытаскивают сталь. Остальное выполняет более технологичный вариант системы, использующейся на фабрике Рэймонда Ли в Шицзяо для переработки рождественских гирлянд: измельченный металл и пластик двигаются по вибрационному столу, а снизу подается воздух; тяжелый металл идет в одном направлении, а легкий пластик сметается в другое.
Гай приглашает меня пройти на помосты, окружающие некоторые из столов, и я вижу, как фрагменты чистого металла валятся с конвейеров, подобно сияющему водопаду. Я смотрю в сторону Гая – там чистый поток металла, похожий на быстрый ручей, в итоге падает в прочные пластиковые мешки, способные вместить стиральную машину, но сейчас содержащие 4 тыс. фунтов (1800 кг) металла. В индустрии вторсырья они известны под названием «супермешки».
Мы выходим из заднего погрузочного помещения, где я улавливаю шорох пластика, падающего с конвейера в огромные груды изоляции, накапливающиеся в бетонных отсеках. Желающих купить металл предостаточно и в Северной Америке, и в мире. А вот с изоляцией, которая неизбежно появляется при обработке проводов, проблем больше. Различные виды пластмасс плохо сплавляются между собой, и никто – по крайней мере, на данный момент – не создал технологию для их рентабельного разделения. А ведь американские производители гораздо более внимательны к качеству, чем китайские создатели пластиковых подошв, покупающие пластмассу от гирлянд у Рэймонда Ли. Именно из-за отсутствия потребителей, способных купить большие объемы смеси пластмассы и резины, OmniSource и другие североамериканские компании, занимающиеся измельчением проводов, как правило, просто отправляют изоляцию на свалки для захоронения.
Количество изоляции в проводах и кабелях играет важную роль в том, будет OmniSource резать их в Индиане или отправит для переработки за границу. Чем больше изоляции, тем больше вероятность, что OmniSource будет экспортировать вторсырье, хотя тут учитываются и другие факторы, включая вид металла в кабеле. Не существует твердого правила для минимальной доли меди, но мало кто в Европе или Северной Америке возьмется за измельчение сырья, где металла меньше 60 %. Напротив, в рождественских гирляндах всего 28 % меди и латуни, и потому они отправляются за границу, где их принимают с распростертыми объятиями – в силу низких производственных затрат, большого спроса на медь любого сорта и готовых рынков для смешанной изоляции.
Зато здесь гигантские мешки с металлом в конце производственной линии могут содержать медь с чистотой 99,9 %. Задумайтесь об этом: когда я был в OmniSource в конце лета 2011 года, медь стоила около $3,50 за фунт, а поэтому супермешок меди в 4 тыс. фунтов стоил примерно $14 тыс.
Однако Гай предупреждает меня, чтобы я не особо оживлялся. «Наценка тут крохотная, – говорит он, ссылаясь на высокую стоимость обработки проводов в Соединенных Штатах. – Рентабельность обеспечивается только объемом: мы производим 10 миллионов фунтов
[34] в год». Он ведет меня за угол в другой, длинный склад, где аккуратными рядами уложены сотни супермешков, и в каждом собственная уникальная смесь рубленой меди. Не везде чистота 99 % – в большинстве случаев она колеблется от 96 до 99 %, однако нет сомнений, что здесь, под проникающими сквозь высокие окна лучами солнца, лежат миллионы долларов.
