В 2011 году я лечу в Гуанчжоу (на их базы металлолома я езжу дважды в год), и – сюрприз! – тут уже есть метро, которое доставляет меня в Фошань меньше чем за час. Наньхай, который когда-то казался мне аванпостом Дикого Запада, мало похожим на всю «неметаллоломную» местную реальность, – теперь уже пригород очередного китайского мегалополиса (Гуанчжоу, с населением больше 20 млн). Выхожу на станции, оглядываюсь: я у пересечения двух оживленных дорог со свежим покрытием, перекресток делит абсолютно пустые окружающие сельскохозяйственные угодья на четыре части. Однако двумя кварталами дальше вырастает волна благосостояния: десятки строительных кранов, парящих над десятками высотных зданий (некоторые – до 30 этажей), и каждое заняло землю, еще недавно принадлежавшую фермерам. Я качу в ту сторону свой чемодан – через сорняки, грязь, валяющиеся бумажные тарелки от лапши быстрого приготовления – ко входу в новый пятизвездочный отель Intercontinental, рядом с новым торговым комплексом, раскинувшимся на три квартала.
Когда меня спрашивают, зачем Китаю металлолом, который туда шлют американцы, мне всегда хочется показать вид из моего гостиничного номера в тот день. Двадцатью этажами ниже – торговый центр, такой же огромный, как и в Миннеаполисе. Для создания его каркаса требовались сталь, медь и алюминий – для проводов, латунь – для фурнитуры в санузлах, нержавеющая сталь – для раковин и поручней. И это только начало.
По другую сторону торгового комплекса во всех направлениях возвышаются десятки строящихся многоэтажек, которые не были видны, пока я ехал. Новые башни достигают 20 и 30 этажей; они усеяны окнами, для которых нужны алюминиевые рамы, набиты ванными комнатами с фурнитурой из латуни и цинка, оборудованы бытовыми приборами из нержавеющей стали, а в дружащих с техникой семьях имеются айфоны и айпады в алюминиевых корпусах.
Неудивительно, что Китай лидирует по потреблению меди, стали, алюминия, свинца, нержавеющей стали, золота, серебра, палладия, цинка, платины, редкоземельных элементов, да и практически всего остального под названием «металл». Однако стране отчаянно не хватает собственных ресурсов. Например, в 2012 году Китай произвел 5,6 млн тонн меди, из них 2,75 – переработанный металлолом. 70 % медного лома были импортированы, причем в основном из Соединенных Штатов. Другими словами, почти половина китайской меди импортируется в виде металлолома. И это не мелочь: медь важна для современной жизни больше, чем любой иной металл. С ее помощью мы передаем электроэнергию и информацию.
Что произойдет, если поставки меди прекратятся? Если Европа и США решат ввести эмбарго на все вторсырье для Китая, Индии и прочих развивающихся стран? Если вместо импорта макулатуры, пластика и металлолома Китаю придется искать сырье?
Некоторые китайские предприятия заменят одни металлы другими, которые не надо получать из вторсырья, – во многих случаях это технически осуществимо. Однако иногда замены невозможны – например, медь в чувствительной электронике. Остается добыча. Чтобы компенсировать потерю импортируемого металлолома, придется много копаться в земле: на 1 т меди идет 100 т самой лучшей медной руды. Какими будут экологические проблемы при таких работах? Не превзойдут ли природоохранные затраты стоимость переработки отходов развитых стран? Что хуже?
* * *
В октябре 2012 года я еду на север по автостраде 53 в Миннесоте, направляясь в так называемый Железный кряж
[40], когда-то снабжавший американскую сталелитейную промышленность самой чистой рудой в мире. Перед самой Верджинией (штат Миннесота) дорога идет мимо рукотворных скал: их высокие склоны образовала порода, вынутая из котлованов глубиной до 150 м и шириной в 5,5 км. Со стороны автострады они похожи на стенки кратера, оставшегося после удара метеорита. Если вы заберетесь на одну из них (я это делал), то увидите безжизненный серый лунный пейзаж. Такой пейзаж остается, когда сталь добывают из железной руды, а не из металлолома.
Я двигаюсь на север почти час и сворачиваю на автостраду 1 сразу за городом Или. Здесь красиво, сочная зелень и нет помех: на первых 15 км мне встретилась всего пара машин. На мосту через реку Кавишиви я останавливаю автомобиль, не боясь, что в него кто-нибудь врежется; закрываю глаза – и только редкие всплески волн нарушают обволакивающую тишину.
Резкий поворот налево на Спрюс-Роуд – и я вижу на перекрестке украшенный наклейками минивэн: он принадлежит Иану Киммеру, участнику некоммерческой организации «Друзья пограничных вод». Цель организации – защита федерального заповедника дикой природы Boundary Waters Canoe Area Wilderness (BWCAW) площадью около 4 тыс. кв. км, одного из самых крупных нетронутых регионов в Соединенных Штатах.
У Иана много работы, поскольку еще со времени создания BWCAW в 1978 году и до нынешнего дня люди, чей бизнес связан с ростом промышленности и добычей ресурсов, пытаются получить право использовать территорию заповедника в своих целях. С их точки зрения, заповедник препятствует развитию дела, на успехе которого основаны их города и их семьи. Пока они не особо преуспели в отмене статуса территории. Но перемены вероятны, и решающий фактор – цена на медь.
Уже десятки лет геологи, горнодобывающие компании и шахтеры знают, что земля вокруг BWCAW содержит залежи медной руды. Однако их качество слишком низкое, и никто не мог придумать способа обеспечить рентабельность добычи. Затем в 2000-е годы на рынок вышел Китай. То, что раньше оценивалось в $60 за фунт, теперь временами стало стоить до $4 за фунт, и низкокачественные нерентабельные залежи превратились в настоящий кладезь, который, по предположениям руководителей отрасли, может оказаться крупнейшим неосвоенным резервом меди в мире стоимостью около $100 млрд.
Иан пожимает мне руку, садится на переднее сиденье моего «Сатурна» и указывает направление по разбитой грязной дороге, что зовется Спрюс-Роуд. Слева, по его словам, заповедник BWCAW. Справа – место, где добывающие компании производят пробное бурение.
– Окончательно решено? – спрашиваю я.
– Угу.
Он просит меня остановиться, и мы поднимаемся на холм. Почти у самой вершины мы подходим к крошащемуся красновато-серому пласту. Иан объясняет, что этот пласт содержит медную руду в виде сульфидов. Когда на сульфиды попадает дождь или снег, получается едкая серная кислота. «Вот почему камень так крошится, – Иан показывает на основание обнажившегося пласта, где полоса почвы полностью лишена растительности. – Здесь кислота вымывается и спускается по склону, убивая растения», – объясняет он. Это явление встречается не только в северной Миннесоте. Сульфидные руды залегают по всему миру, а отвалы стали экологической проблемой: они загрязняют реки и озера, уничтожают растения и животных.
По данным Twin Metals, горнодобывающей компании, которая контролирует права на добычу руды по эту сторону Спрюс-Роуд, мы с Ианом стоим на 6,2 млн тоннах меди, 2 млн тоннах никеля (который используется при производстве нержавеющей стали) и на богатейших запасах неосвоенных драгоценных металлов – крупнейших за пределами Южной Африки. Twin Metals еще не получила разрешения на добычу, но, если или, вернее, когда это произойдет, получение каждой тонны меди потребует обработки 100 т медной руды. Умножьте 100 т серосодержащей руды на 6,2 млн тонн меди под моими ногами, и масштаб проблемы станет грандиозным.
