Через открытый дверной проем я вижу кучу лома, а за нею – двух мужчин, двуручной пилой разделывающих блок цинка размером с холодильник. Один толкает, другой тянет, опилки летят на подстеленный кусок мешковины, позже их соберут. Умопомрачительное зрелище, но в общем ничего нового. Четырьмя годами ранее я наблюдал в Мумбае парней, которые вручную пилили куски меди размером с телевизор.
– Латунь состоит из меди и цинка, – напоминает мне Сунил, – но такие блоки слишком велики и не помещаются в печах Джамнагара. Вот их и приходится резать.
– Можно ли прожить за счет такой работы?
– Скорее всего, ребята – эмигранты из Пенджаба, – отвечает он мне, затем бросает им пару слов на неизвестном мне языке, и они кивают. – Они посылают деньги домой. Это лучше, чем работать на поле. Уверен, что они неграмотны.
Сунил говорит, что в GIDC находятся 1100 латунных компаний, и, пока я иду по грязным улицам, уворачиваясь от ветхих грузовичков со старыми кранами или только что изготовленными латунными прутками, я не вижу причин не верить ему и всем прочим, кто рассказывал мне о Джамнагаре. На каждом участке и на каждом углу есть человек с грубым мешком, набитым желтой латунью.
Из здания за грязной дорогой появляется пузатый мужчина в белых брюках и полосатой бело-голубой шелковой рубашке; когда он замечает мое белое лицо – редкость в этих местах – он подзывает меня взмахом. Я обычно принимаю такие приглашения, но не знаю, как воспримет это Сунил. Оборачиваюсь на него и вижу улыбку, будто они давно знакомы.
– Когда я начинал заниматься металлоломом, мы с ним были соседями. Пошли.
Пузатого мужчину зовут Правинбхай Тимбадиа, а результат деятельности его компании Jai Varudi Enterprises наполняет дымом и огнем тесное помещение. Когда мои глаза приспосабливаются, я вижу человека в шлепанцах, он стоит над отверстием в полу, а там горит белое пламя. Человек наклоняется и опускает в отверстие ковш, а затем поднимает его к ящикам с формами, ожидающими, пока в них застынет металл.
На другом конце помещения молодые парни открывают остывшие ящики и вынимают нечто, напоминающее гребень для волос с зубцами длиной в фут
[47] и толщиной с карандаш. Эти зубцы отрезают, полируют в уголке и продают на фабрики, которые плавят их или делают товары, расходящиеся по всему миру.
Тимбадиа предлагает мне место за своим письменным столом под несколькими распределительными щитами сомнительного вида и несколькими пыльными, но все еще красочными изображениями индуистских божеств. Я вижу тщедушных мужчин, они сыплют песок в ящики с холодными формами и уплотняют его босыми ногами – всего в паре шагов от раскаленного добела отверстия в полу. На другой стороне комнаты куча Меда, ожидающего погружения в огонь. Горячий воздух наполнен сажей, которая мешает дышать. Мне тяжело вдыхать; не могу даже представить, каково там находиться целую восьмичасовую смену, а тем более всю жизнь.
Во время моего визита в страну я общался со многими руководителями более серьезных перерабатывающих компаний, и они заверяли меня, будто экологические организации Индии не станут мириться с подобным положением дел. Один, находящийся недалеко на той же улице, указал на бизнес Тимбадиа – и на дым – и пообещал мне, что в 2015 году, если я вернусь в Джамнагар, «загрязнений такого рода уже не будет». В Джамнагаре будут современные латунные фабрики.
Что же тогда произойдет с Тимбадиа?
«Джамнагар растет. Будут другие возможности».
Тимбадиа предлагает мне маленькую холодную бутылочку колы с торчащей из нее соломинкой и говорит – через Сунила, переводящего с гуджарати
[48], – что в день он переплавляет примерно 1200 кг лома в латунные стержни, которые продает мелким производителям в Джамнагаре. Всего у него получается $2 тыс. в месяц, а в местных условиях это чертовски хорошие деньги.
Когда я спрашиваю, откуда он получает лом, Сунил улыбается и отвечает: «Дубай». Я не удивлен, но на краткий миг поражаюсь контрасту между этим помещением и пустыми улицами современного мегаполиса в пустыне. Если бы Дубай не был таким богатым, если бы не любил импортные индийские манго и прочие товары с этого субконтинента, Джамнагару пришлось бы искать лом в другом месте.
Пока рабочие за его спиной трудятся в дыму и пару, Тимбадиа в порыве энтузиазма начинает рассказывать мне о планах расширения. В следующем месяце он собирается в Портленд (штат Орегон) для встречи с кузеном, владельцем франшизы кофейни Dunkin’ Donuts
[49], в надежде начать бизнес экспорта металлолома в Индию. «Я думаю, что там есть хорошие возможности, – говорит он мне. – Джамнагару надо больше лома».
Позже Сунил говорит мне о своем скептическом отношении к плану Тимбадиа; я вздыхаю с облегчением, поскольку, честно говоря, я с ним солидарен. Инициатива Тимбадиа достойна восхищения, но даже будь у него деньги (и прибыль от Dunkin’ Donuts тут не повредит), он быстро поймет, что даже опора на семейные связи не сможет преодолеть одно простое обстоятельство: доставка в Китай будет намного выгоднее, чем доставка в Джамнагар.
Когда мы проезжаем по городу, Сунил везет меня мимо огромной открытой площадки, которую его семья недавно купила в GIDC3 – третьей части промышленного парка Gujarat Industrial Development Corporation. Он рассказывает о своих больших планах, в том числе – о строительстве современной технологичной медеплавильной фабрики, способной состязаться с теми, что уже строят его друзья и конкуренты. По его мнению, время угольных печей в Латунном городе подходит к концу. Город становится слишком богатым, и правительство больше не желает с ними мириться.
Я спрашиваю, где он будет брать металл.
«У меня новый офис в Дубае, – отвечает он. – Там буду».
Сунил гордится своей цепочкой поставок на Ближнем Востоке, но за пять дней, проведенных в Джамнагаре, я узнаю о его желании покупать и получать лом из Соединенных Штатов – Саудовской Аравии Вторсырья. Раз или два он спрашивает, не могу ли я познакомить его с несколькими американскими предприятиями, которым было бы интересно вести с ним бизнес. Я отказываюсь, объясняя, что не хочу напрасно тратить чье-то время. «Даже если вы сможете договориться о цене, – говорю я ему, – стоимость перевозки убьет сделку». Он молча кивает, но на его окаменевшем лице читается разочарование, ведь он не хуже меня в курсе сокровищ американских баз.
Лето 2011 года. Утро. Я в том месте, где мне нравится быть, – в Саудовской Аравии Вторсырья. Быстро иду вдоль алюминиевых радиаторов, кабелей и рам, сложенных в четыре-пять ярусов на базе металлолома. Меня сопровождает Дэвид Симмонс, дюжий управляющий базой Alpert & Alpert. «Чистый магний, магний с железом, магниевые составы для вспышек», – сообщает он, пока мы петляем между различными видами магниевого лома. Затем мы оказываемся у алюминия. «Алюминий с железом, триста пятьдесят шесть, поршни»
[50].
