– После того как мы стали работать с Гомером, – рассказывает мне Джонсон, пока мы мчимся по Кентукки, – я провел в дороге семь месяцев. Однажды мы с Гомером путешествовали семь недель, ни разу не заехав домой.
– Сколько лома вы купили тогда?
Джонсон на секунду задумывается.
– Сотни и сотни контейнеров.
Миллионы и миллионы долларов.
Мы ждем в Cash’s Scrap Metal & Iron в Сент-Луисе пять минут, затем десять, но никто не выходит, чтобы забрать у Джонсона заказ. Пока мы сидим, он рассматривает лондонские цены. Затем переходит к чикагским ценам. Он спрашивает, не против ли я китайской еды на ланч, и я, естественно, не возражаю.
– Джонсон? – рявкает чей-то голос. – Давай заходи!
Джонсон поднимается с дивана и заходит в угловой кабинет, где за большим грязным столом сидит Стю Блок, дородный и кудрявый основатель фирмы. Он откидывается на спинку стула, словно владыка металлолома. В помещении присутствуют еще три человека, и они улыбаются, будто только что были посвящены в особенно фривольную шутку, которой обещали не делиться. Эту наполненную тестостероном, несколько ироничную атмосферу Джонсон полностью разрушает жизнерадостным приветствием:
– Добрый день, сэр! Как дела?
– Хорошо, Джонсон, – глаза Блока поворачиваются ко мне. – Кто твой друг?
Джонсон представляет меня как журналиста, который сопровождает его с целью изучить жизнь торговца металлоломом. При слове «журналист» глаза Блока загораются, и он рассказывает мне, как Майк Роу снимал на фабрике выпуск передачи «Грязная работенка»
[67]. По его словам, рабочая рубашка Роу висит в офисе – с подписью и в рамке.
– Я бы взглянул на нее, – говорю я.
– Обязательно надо! – Блок поворачивается к Джонсону. – Да, что вы сегодня берете, Джонсон?
Джонсон передает свой заказ, и Блок опускает на него глаза с кривой ухмылкой.
– Ладно. Дайте мне подумать. Нужно посмотреть, куда идет рынок. Кто-нибудь позвонит вам позже.
Я поворачиваюсь к Джонсону. Я смотрю на Блока. Как он может реагировать таким образом на предложение заплатить $60 тыс. за то, что нельзя продать никому в Соединенных Штатах? Кто еще, черт побери, может взять несчастные рождественские гирлянды?
– Спасибо, сэр! – говорит Джонсон. – Я позвоню позже.
– Бывайте здоровы.
Мы выходим, и, как только оказываемся на тротуаре, я взрываюсь.
– Он же едва взглянул на ваши цены! Боже. Он не заинтересован?
– Видимо, нет. Слишком много других покупателей. Вчера сюда точно заезжали другие покупатели. Не так много лома, как обычно.
Джонсон открывает дверь машины и кладет каску и жилет на заднее сиденье.
– Все нормально. Завтра мы приедем куда-нибудь раньше их.
Когда мы уселись, он потянулся к бардачку за GPS-навигатором. Там названия десятков баз – клиентский список – и Джонсон отмечает следующую на нашем пути.
– Я удивился, увидев столько рождественских гирлянд.
– США – страна больших отходов, – отвечает он. – Они делают все эти штуки, но не могут их утилизировать. Для больших компаний в гирляндах недостаточно меди… разделка не окупается. Так что их покупаем мы.
Без карты я не представляю, в каком месте Сент-Луиса мы находимся. Мы можем быть где угодно, но Джонсон, похоже, неплохо ориентируется. Его англоязычная муза – GPS-навигатор: он говорит повернуть налево, и Джонсон себе под нос отвечает: «В самом деле?»
Он на мгновение замолкает, вздыхает и смотрит на меня: «Можете убедиться, сколь трудна жизнь китайского торговца металлоломом!»
Джонсон – хороший водитель. Он без проблем выполняет указания навигатора, всегда включает поворотники и строго соблюдает скоростной режим. Пока мы подъезжаем к центру, мой взгляд блуждает по сторонам. Мы проезжаем «Буш-стэдиум», домашнюю арену бейсбольного клуба «Сент-Луис Кардиналс» и дугу «Врат на запад»
[68], после наших разговоров напомнившую мне медную трубку на конце радиатора. Однако, когда я поворачиваюсь к Джонсону, его глаза прикованы к дороге.
– Вы были когда-нибудь там? – показываю я на арку.
– Не-а. Я был в городе раз двадцать или тридцать, но наверх никогда не поднимался.
– А что вы делаете после работы?
– Если я с Гомером, мы обедаем в китайском ресторане, а потом идем в гостиницу. Он все свободное время разговаривает с семьей и смотрит китайские телешоу. Будто он в Китае. Жена делает ему сушеный сладкий картофель, и он жует его во время поездок. Один раз мы пошли в McDonald’s, и потом ему три дня было плохо. Так что теперь только китайская еда. Впрочем, картошка фри тоже годится.
– В самом деле?
– Раньше он выезжал со мной чаще. Но когда я завел BlackBerry, он может оставаться с семьей и просто ждать фотографии.
В ту же секунду на телефоне высвечивается номер Гомера.
– Может быть, узнал новые цены. Посмотрим.
Но когда он берет трубку, связь обрывается. Это наводит Джонсона на еще одну мысль.
– Мы так далеко путешествуем вместе. После каждой поездки я целую машину, – он поглаживает руль. – Спасибо за безопасное путешествие.
Гомер звонит снова, теперь со связью все в порядке. Голос Джонсона обретает глубину, и он переносится в Гуандун.
По словам Джонсона, Гомер по утрам пьет чай с заказчиками металла. Они болтают о друзьях, семье и экономике – и к ланчу Гомер знает, какой металл должен покупать Джонсон и сколько можно позволить себе за него заплатить. В родном городе Гомера нет торговой биржи с залом, есть только фабрики и чаепития. Все по-простецки, но именно в таких условиях ежедневно определяется рынок для американских старых телефонных кабелей, рождественских гирлянд и прочих вещей, распиханных по чуланам и гаражам.
Во вторник в 6:30 утра мы выезжаем из Луисвилла и направляемся в Индианаполис. Ехать два часа, и, желая сэкономить время на завтрак, Джонсон съезжает с автомагистрали к ресторанчику «Вендис»
[69], хотя он, конечно, предпочитает бесплатные завтраки в Super 8, Red Roof Inn и других сетях недорогих гостиниц. Но мы опаздываем, и, честно говоря, мне хочется обойтись без очередной порции дешевых хилых бананов и жирных гостиничных маффинов с черникой.
