Гомер и Племянник тепло болтают на кантонском, а я осматриваю территорию комплекса. Выглядит пустынно, словно на базе вообще никого нет. Единственные признаки жизни – пара человек в форме, копающиеся в двигателе грузовика, стоящего у склада. Если не считать голоса Гомера, вокруг тишина – слышен разве что шум далекой машины.
Какой-то молодой человек в серой униформе, которому едва за 20, подъезжает на гольф-каре с тремя рядами сидений. Я сажусь на последний, рядом с Вином и позади Гомера и Племянника. Мы минуем въезд, проезжаем мимо грузовика с прибывшим контейнером и двигаемся по широкой дороге. Слева расположен склад, и, пока мы проезжаем мимо, я успеваю заметить теплое сияние ярких медных проводов, спрессованных в кипы. Вероятно, они отправятся в одну из печей компании где-то в Цинъюане, где их расплавят и потом продадут какому-нибудь производителю для переплавки в новые товары. Справа еще один склад, потемнее, где люди сидят на корточках посреди груд проводов. Затем строения остаются позади.
Впереди куча из сотен американских дорожных знаков – зеленых и белых, с существительными и глаголами – ПОВОРОТ, ПЕРЕСТРАИВАЙТЕСЬ, СУЖЕНИЕ, ШОССЕ, КАНЗАС. Мне хотелось бы остановиться и получше их рассмотреть – узнать, откуда они, но, наверное, достаточно знать, что они из Америки, где сплавы алюминия и меди не так нужны, как в Китае.
Внезапно я ощущаю запах свалки – тот острый металлический букет, который возвращает меня к бабушке. Она бы точно поняла, где мы, даже не открывая глаз. А если бы ей ничего не сказал запах, то сказали бы лязганье и бряканье молотка о металл.
Через дверь погрузочного дока мы попадаем в огромный склад. Слева от нас большие темные кучи электродвигателей, рядом с ними шесть мужчин на небольших пластиковых табуретках орудуют молотками. Эта сцена повторяется, возможно, раз 20 – люди разбирают двигатели. Мы ненадолго притормаживаем, и я вижу, как они с помощью плоскогубцев, клещей и отверток вынимают тонкие медные провода, которые копятся, словно рыжие волосы на полу в парикмахерской.
Затем гольф-кар резко разворачивается, выезжает из склада, пересекает открытое пространство и останавливается перед дверью в погрузочный док другого склада. Теперь Племянник предлагает нам выйти и пройтись пешком. Я рад этому: передо мной на десятки метров простираются груды кабелей и проводов высотой то до пояса, то до подбородка – своего рода постапокалиптическая высокотехнологичная морена
[73]. В долинах между холмами работают группы мужчин и женщин среднего возраста. Женщины пропускают отдельные жилы кабеля и проводов через машины размером со стол, которые разрезают их вдоль по изоляции. Как только кусок появляется на другом конце, мужчины берут его и стягивают изоляцию. Чистая проволока отправляется в одну кучу, а изоляция – в другую.
Я видел такие машины и процедуры по оголению проводов на четырех континентах – и в богатых странах, и в бедных. За несколько недель до встречи с Гомером я наблюдал то же самое в Сент-Луисе с Джонсоном; несколькими месяцами ранее я посетил ряд похожих мест в Индии. Это простой процесс, ни высокотехнологичный, ни низкотехнологичный. Это самая дешевая технология для добывания проволоки из изоляции (если провод достаточно толст, чтобы пропустить его через станок-стриппер).
Что интересно: если вы пройдете по складу и спросите любую женщину, где ее сестра, она укажет на женщину рядом, если спросите, где ее муж, она укажет на мужчину, который снимает изоляцию с провода, пропущенного ею через стриппер. Если же вы спросите, где ее родители, она назовет вам какую-нибудь маленькую деревеньку у другого города, где по-прежнему единственный вариант заработать на пропитание – бросать зерна в землю за плату, едва превышающую прожиточный минимум. В компании Qingyuan Jintian женщина может получать около $400 в месяц – иногда больше – и если она объединит заработок с родственниками, то им хватит на новый дом в деревне и на образование ребенка.
Однако Гомер думает о другом. Он смотрит на груды кусков кабеля размером с буханку. Из них уже вынуты медные провода, но разрезы намекают на не менее богатый остаток: медную фольгу, которая выстилает изоляцию. Просто кому-то надо ее оттуда достать.
Племянник сообщает о скором визите крупной немецкой утилизационной компании, так что нам стоит поспешить. Я отвлекаюсь на стену трехметровой высоты – кабели для принтеров, шлейфы проводов, компьютерные мыши, USB-кабели и прочие продукты информационного века, сжатые в брикеты размером с офисное кресло. Словно стоишь перед скалой с вкраплениями окаменелых ракушек; вот только этим окаменелостям всего пять лет, и они извивающиеся на вид. Глаза выхватывают майкрософтовскую мышь, купленную когда-то в Best Buy
[74] за $29,99; старые кабели для принтеров, каждый из которых стоил бы в том же магазине грабительские $39,99.
Еще пять лет назад были времена, когда эти кабели распутывали, тестировали и готовили к повторной продаже на азиатских рынках подержанной электроники. Однако сейчас китайские потребители стали богаче и, подобно американским, все чаще предпочитают покупать новые вещи. То, что недавно повторно использовали в Китае, теперь рубят на куски и пускают в переплавку.
«Сюда», – Вин провожает меня вокруг «скалы» к еще одному набору из четырех конвейеров, которые перемещают провода, слишком тонкие, чтобы с них можно было снять изоляцию, – такие, как кабели для мышей, USB-кабели и тонкие шлейфы. Все это падает в измельчители размером с перевернутый «Фольксваген-жук». Измельчители ревут, когда медь и изоляция попадают под лезвия, а с противоположного конца провода появляются уже в виде смеси резинового конфетти и меди. Здесь они падают на большие вибрационные столы с водой – примерно такие же Рэймонд Ли использует для утилизации импортированных рождественских гирлянд. Вода смывает пластик и резину в одном направлении, более тяжелая медь медленно двигается в другом, словно тяжелые камушки в речном потоке. Однако эти водяные столы не будут работать с гирляндами Рэймонда: они идеально рассчитаны на отделение провода и пластика для кабелей от старых американских компьютеров.
Тем не менее результаты практически как у Рэймонда: фрагменты чистой меди, готовые для рынка. Вин слегка подталкивает меня и показывает гигантские мешки с нарезанной медью на 4 тыс. фунтов (1800 кг) – идентичные мешки я видел на фабрике OmniSource в Форт-Уэйне (штат Индиана) – готовые к продаже тому, кто изготавливает товары из меди. Конечно, здесь линия не такая сложная и не такая большая, как бронтозаврообразная измельчительная система OmniSource, но она работает на тех же принципах: измельчать провод на кусочки и использовать доступную технологию, чтобы разделять, разделять, разделять. Именно технология, выбранная Qingyuan Jintian, используется на сотнях баз металлолома по всему Китаю: вибрационный водяной стол.
Возникает вопрос: Qingyuan Jintian достаточно богата, чтобы позволить себе приобрести технологии, доступные OmniSource, – почему же она этого не делает? Простой ответ: еще не успела, но скоро сделает. В 2011 году китайское правительство профинансировало строительство высокотехнологичной измельчительной линии в провинции Чжэцзян. Более сложный ответ: на линии Qingyuan Jintian по-прежнему активно используется ручной труд. Хотя компания применяет механические системы для измельчения и отделения кабелей, она все еще платит людям за то, что они отрезают от мыши кабель (для неработающих мышей есть свой рынок), стальной штекер от принтерного кабеля (свой рынок есть и для них) или разъем USB от кабеля USB (и тут тоже свой рынок – примерно 2 цента за фунт). Каждый разрез – для мыши, для USB-порта – означает, что в той меди, которую компания продает клиентам, будет меньше возможных загрязнений (в частности, стали). Вместо людей компании приходилось бы пользоваться магнитами, а они не могут гарантировать результат того же качества. Благодаря ручному труду объекты утилизируются более полно – и более выгодно – чем это возможно в высокотехнологичном развитом мире. Рациональность в данном случае шагает под руку с рентабельностью.
