Я выхожу следом за Генри, Гэ и Ду из микроавтобуса в ночь. Но вокруг ощущается что-то неестественное, тонкий неясный запах – химический, словно у расплавленного пластика, и слегка сладковатый, как у хризантем. Когда он заполняет мои легкие, я стараюсь дышать неглубоко; к счастью, мы планируем провести тут только сутки.
Напротив меня через дорогу лежат несколько больших пластиковых мешков, наполненных прямоугольными корпусами от ПК, а за ними… бесконечные пустыри. Вдали я вижу сияние, по-видимому, огней Пунина. «Несколько лет назад, – шепчет мне Генри, – один му
[97] там стоил восемьдесят тысяч долларов. Сейчас – миллион».
Ничего экстраординарного тут нет. У переработчиков в Гуйюе куча денег и мало мест, где их можно потратить. Поэтому они покупают недвижимость.
Генри кивает в сторону высоких ворот с остриями поверху, которые закрывают вход в какой-то плохо освещенный склад. «Сыну этого мужика принадлежит земля вон там», – говорит он, показывая на пустое пространство через дорогу.
«Этот мужик» оказывается костлявым человеком, ему слегка за 60, у него хитрое лицо, усы и козлиная бородка. Пока он выходит к воротам из тени, Генри шепчет мне, что Ду много лет ведет со стариком бизнес, отправляя лом из Фошаня в Гуйюй. Из Гуйюя металл отправляется обратно в Шэньчжэнь и превращается в новую электронику. Таков общий путь металлолома из развитых стран в Китай. Между тем старик тепло улыбается, узнавая гостя, и я обращаю внимание на крупные белые зубы. Наверняка это протезы, приобретенные на деньги от микросхем.
Я смотрю, как он ключом отпирает дверь изнутри. Когда мы оказываемся внутри, он снова запирает вход и ведет нас в помещение – свою берлогу.
Быстро понимаю, что меры предосторожности оправданы: перед нами тысячи коробок, сложенных в случайном порядке; они занимают пространство величиной с хоккейную площадку. Все тускло освещено горсткой люминесцентных ламп, их свет трепещет в ночи. Я вижу материнские платы, куски мейнфреймов, жесткие диски, аппараты для снятия электрокардиограмм, клавиатуры, вентиляторы от ноутбуков и экраны. Ни один из так называемых электронных отходов не выглядит подержанным товаром. Вещи упакованы как новые.
Как я ни смотрю, я не нахожу ничего похожего на отработавший свое в офисе компьютер или ноутбук, некогда принадлежавший ученику. Например, вон те экраны лэптопов HP
[98] не старые и не грязные; они по-прежнему в картонных футлярах с надписью HP. Рулончики компьютерных микросхем Samsung не сгорели и не лежат в лотках; они в новеньких упаковках Samsung. А та коробка с экранами Panasonic в углу? Они обернуты в пластик, на всех маркировка «не пригодно к эксплуатации» и «Panasonic Avionics Corporation». Отправляла ли это Panasonic? Отправляла ли это HP? Или коробки появились иными способами? Это ли имел в виду Генри, когда говорил мне о рынке вторичного использования? Такие экраны тоже можно использовать повторно?
Ужасно интересно, но я держу рот на замке. Сам факт пребывания этих вещей тут, а не где-то еще, имеет большое значение. В конце концов, указанные на упаковке производители расположены в четырех-пяти часах к югу отсюда, в Шэньчжэне, в Дунгуане, в Чжуншане – городах, где производится огромное количество электроники. Производители таких вещей находятся и в Малайзии, на Тайване, в Сингапуре и Таиланде – в местах, откуда можно быстро, легко и дешево транспортировать товары до Гуйюя. Их дефектные платы, мониторы и микросхемы обеспечивают огромную прибыль Гуйюю.
Представьте, например, что ящик дефектных мониторов для ноутбуков – больше, чем просто ящик мониторов; это ящик с частями, из которых многие в рабочем состоянии. Если у вас десятки таких ящиков, то, вероятно, вы найдете сотни одинаковых деталей, пригодных к перепродаже. Если вы можете извлечь и спасти две сотни определенных микропроцессоров, то у вас есть оптовая партия, интересная, скажем, производителю игрушечных машинок с дистанционным управлением. То есть процессор, купленный практически за бесценок, становится частью товара стоимостью $100.
Увы, долго смотреть не получается. Старик приглашает нас присоединиться к нему на деревянном диване без подушек. Он садится и поджимает костлявые ноги к костлявому подбородку. Это выглядит зловеще и мрачно, но, похоже, только для меня: Ду и хозяин говорят о своих семьях, о китайском Новом годе, о любимом хунаньском ресторане в Шэньчжэне. Старик разливает свежезаваренный чай по крохотным чашкам, которые протягивает нам. Я беру и делаю глоток: по языку разливается сладость и тепло, вкус сложный, чай редкий и, безусловно, дорогой.
Оглядываю помещение. Рядом с нами у стены экраны, которые передают черно-белое изображение с камер, расположенных перед складом и воротами. Их зернистый свет старик наблюдает всю ночь напролет.
«Пять лет назад, – шепчет по-английски Генри, – он был просто никем. Мелким фермером. А теперь он большой человек. Его сын управляет магазином в Шэньчжэне, где продаются чипы, которые они получают тут. Хороший бизнес». Мне приходит в голову, что старик обеспечивает повторное использование или утилизацию большего числа компьютеров в неделю, чем средний район Сан-Франциско за десятилетие.
И тем не менее хозяин не забывает о проблемах, связанных с его торговлей. С зубастой улыбкой он рассказывает нам, что недавно в город приезжала высокая правительственная делегация из Пекина. По его словам, они готовы предоставить $80 млн на очистку и перенос самых грязных мест утилизации с берегов рек в закрытые мастерские. Для продолжения финансирования предполагаемой модернизации город Гуйюй собирает налог – около $11 тыс. с каждого из примерно 5500 перерабатывающих электронику предприятий.
Но если дополнительных 60 налоговых миллионов недостаточно для очистки загрязнений в Гуйюе (а я думаю, их и близко не хватит), у властей, говорят, есть богатый и влиятельный партнер, который может помочь: это TCL, один из крупнейших китайских производителей бытовой техники и компания с хорошими связями в Народно-освободительной армии Китая
[99]. Информация об инвестициях и роли TCL отрывочна, но компания, похоже, играет ключевую роль в создании промышленного парка, куда заставят переместиться утилизаторов. Там от них потребуют применять современные технологии для извлечения чипов, очистки и других видов переработки. В свою очередь, TCL – компания, использующая металл и пластик, – будет иметь право преимущественного приобретения определенных сырьевых материалов, полученных в таком парке. Впрочем, TCL отказалась давать комментарии по поводу таких инвестиций.
Что касается нашего хозяина, то ему все равно. У него с сыном успешный бизнес, который обогатил семью. Если местные и национальные власти примут решение вывести из игры мелких предпринимателей, превративших Гуйюй в мировой центр переработки электроники, старик будет огорчен, но не более. Правительство и его партнеры могут быть монополистами в переработке электроники, но им по-прежнему понадобятся люди вроде этого старого фермера, чтобы получать электронику со всего Китая и со всего мира, извлекать компоненты, пригодные для повторного использования, и продавать их.
