Для старика реальные деньги делаются именно на повторном использовании микросхем. Согласно Генри, двум другим источникам и Ассоциации утилизации ресурсов Гуйюя, главным потребителем фактически является Чэнхай – близлежащий город, именуемый Городом Игрушек из-за высокой концентрации их производителей. Многие из производимых там игрушек содержат электронику, и в них требуются микропроцессоры того вида, что восстанавливают и продают в Гуйюе. По данным торговой ассоциации, Чэнхай – клиент номер один для продуктов токсичной торговли Гуйюя. Задумайтесь об этом: где-то добрый родитель дает ребенку игрушку, сделанную с использованием подержанных компьютерных микросхем, добытых в одной из овеянных недоброй славой мастерских Гуйюя. Вот поэтому Гуйюй и выживет: китайская экономика слишком сильно зависит от того, что он производит.
Когда мы готовимся уехать в гостиницу, старик срывается в заднюю комнату и появляется с коробкой, заполненной пачками чая размером с кофейную чашку – стоимостью, по словам Генри, по $80 каждая. Он передает коробку Ду. Генри шепчет, что такая коробка стоит, вероятно, $1500, но для богача это не имеет значения. «На китайский Новый год он купил целый грузовик фейерверков. Их запускали несколько дней. Старик реально богат».
Утро моего первого полного дня в Гуйюе начинается в микроавтобусе с Генри, Ду, Гэ и двумя двоюродными братьями Гэ. Мы едем по округе, пораженной засухой, под чистым небом голубого оттенка, редкого в грязном Шанхае. Пунин располагается всего в нескольких километрах, но его раздражающая суматошность резко контрастирует с соседними тихими полями и сельскими дорогами. Однако вскоре все может поменяться: Гэ показывает нам массивные бетонные пилоны и пути для китайской национальной высокоскоростной железнодорожной линии, которая пройдет недалеко от города. Это важная государственная программа Пекина, призванная, в частности, повысить благосостояние в сельских районах страны. «В трех километрах отсюда будет станция, – говорит Гэ. – Хорошо для бизнеса в этом районе».
Трудно сказать, прав ли он. В течение многих лет журналисты и экологические организации строили предположения о количестве электронного лома, обрабатываемого в Гуйюе. Однако действительно хорошо разбираются в масштабах бизнеса только представители местных властей, которые обогащаются за счет налогов. Но от них мало что узнаешь, и приходится доверять данным Ассоциации утилизации ресурсов Гуйюя (которые тоже вряд ли безусловно достоверны). Согласно их информации, в деревнях, составляющих Гуйюй (их 21), имеется больше 300 частных компаний и 5500 семейных предприятий, где трудятся более 60 тыс. человек. Ежегодно они разбирают и обрабатывают 1,55 млн тонн электронных отходов. Из этого получается 138 тыс. тонн пластика, 247 тыс. тонн железа, меди, алюминия и других металлов, а также потрясающее количество благородных металлов – 6,7 тонн.
Пока мы едем, я смотрю на скопление семи– и восьмиэтажных текстильных фабрик вдоль реки. По словам Гэ, производство текстиля и одежды – главный бизнес в Гуйюе. Я не могу опознать на вывесках брендов, но вижу товары: носки, бюстгальтеры, рубашки, брюки. Забавно: вчера вечером мы столкнулись с итальянскими дизайнерами, приехавшими в Гуйюй поработать со своим подрядчиком на новых линиях. Мы немного поболтали, и по ходу разговора они спросили, не приехал ли я проследить за «весенними коллекциями» моей компании. Похоже, они понятия не имели, что самый знаменитый бизнес в Гуйюе – вовсе не пошив одежды, а тот, который превратил части региона в токсичные пустоши. Как они могли не заметить этого? Или лучше спросить: а зачем их подрядчикам вообще рассказывать им о существовании другого бизнеса?
Город Гуйюй – результат быстрого экономического роста, связавшего некогда отдельные старинные сельскохозяйственные деревушки узкими улочками, грязными высотками и шумной уличной торговлей. Я не вижу ни одного черного или оранжевого дымка, описанного активистами и экологами и прославившего Гуйюй. Просто значительную часть дыма давало сжигание изоляции проводов; однако повышение цен на нефть и развитие рынка для подержанной изоляции положили конец этой практике.
Но есть и другая причина. По словам Генри и нескольких других предпринимателей Гуйюя, перед производствами была поставлена задача переместиться в помещения, скрытые от посторонних глаз. К посторонним относятся экологические активисты, журналисты и – все чаще – жители быстрорастущего соседнего Пунина.
Пока мы едем через центр Гуйюя, больше всего меня поражает то, насколько обычным он кажется. Всего лишь очередной небольшой китайский город со зданиями в четыре-пять этажей и уличной торговлей. Но вскоре я понимаю его особенность. Во-первых, необычно большое количество витрин, где предлагают микросхемы, например процессоры Intel Pentium. Во-вторых, часто рядом с входом в здания пристроен сарайчик. В зависимости от размера сарайчика над ним поднимаются одна или две круглые металлические дымовые трубы, доходящие до крыши. Трубы напоминают мне кобр, готовых броситься, и они есть, похоже, у каждого второго здания.
Вскоре я понимаю, что в центре Гуйюя сотни таких труб, и в некоторых местах из них поднимается дым. Но не сильный: на них ставят «простые водяные фильтры», которые сводят видимое загрязнение к минимуму. «Если сжигаем слишком много, начинаются проблемы с властями», – говорит Гэ. Генри добавляет: «Сжигают, видимо, ночью». Полагаю, это объясняет, почему вчера вечером так сильно пахло у склада старика.
Когда мы выходим из минивэна, сладковатый смрад по-прежнему ощущается, но слабее.
Мы приехали в мастерскую богатого торговца компьютерными микросхемами. Когда мы заходим, я с удивлением вижу, как дети катаются на велосипедах по бетону рядом со столами, где разложены тысячи мелких микросхем, ожидающих, пока их рассортируют по видам и разложат в 50 небольших красных мисок. Слева полки и витрины с сотнями сумок и десятками тысяч компьютерных микросхем – на продажу всем, кто заглянет.
Но то, что мне хочет показать Генри, находится за металлической дверью в углу. На двери два засова, но сейчас она открыта, и Генри ведет меня внутрь и предлагает быстро сделать снимок. На полу груда печатных плат, с которых содраны микросхемы. Сами микросхемы лежат в кучках поменьше. Напротив них стоит мощная промышленная печь и плита размером примерно с большую микроволновку. Она покрыта расплавленным припоем. На старом камне рядом с ними лежат плоскогубцы, клещи и канцелярский нож. Другой камень покрыт серебристыми потеками припоя. Я смотрю вверх: там круглое отверстие, ведущее к фильтру и небу. Сочетание средневековья и современности, компьютерных чипов и клещей выглядит мрачным и зловещим.
«Эй, эй, эй!» – в помещение по лестнице спустился владелец этого места. Это невысокий коренастый мужчина с неприятным кукольным лицом. Вокруг него вертятся дети и жена, гадая, что за иностранец к ним пожаловал, и он отгоняет их прочь. К счастью, Гэ шагает вперед и все объясняет. Пока он говорит, Генри смотрит на сарай для сжигания и качает головой. «Стали бы вы растить детей в таком месте? – шепчет он. – Боже мой».
Я глубоко вздыхаю. Боже мой.
Но сейчас нет времени на такие разговоры. Неприятное кукольное лицо кивает нам на кофейный столик, где он разливает чай. Хозяин смотрит только на меня, и взгляд его холоден: он не желает видеть белого иностранца рядом со своим бизнесом. Могу представить выражение его лица, будь я тут один; готов поспорить, дело дошло бы до насилия. Но я здесь вместе с Генри, а за Генри стоят большие деньги японских перерабатывающих предприятий. Кукольное лицо велит жене принести с полок несколько сумок. Та кладет их на столик.
