Даже в Африке, где уровень жизни зачастую ниже, чем в бедных деревнях, обеспечивающих Гуйюй рабочей силой, хотят что-то получше. Таков современный менталитет, источник электронного лома для Гуйюя.
Самый молодой из ребят подкидывает в руке мой старенький Samsung и говорит, что вся партия – все телефоны – пойдут примерно по $16 за килограмм.
Теперь очередь наладонника. Я не жду многого: в конце концов, у наладонников уже давно нет нового сегмента на рынке. Повторно использовать невозможно. Парни передают его туда-сюда, крутят в руках и пытаются снять крышку. Возникает спор по поводу монитора, а затем самый младший объявляет цену: $3200 за тонну. Он кидает гаджет на диван, и тот глухо плюхается на искусственную кожу.
Со шнурами все просто: $1 тыс. за тонну, и их отправят не в горелку, а в машину, где медь отделят от изоляции. Мой старый блок питания Dell стоит вдвое дороже – $2 тыс. за тонну – в основном потому, что его можно использовать и дальше (возможно, он будет продан через e-Bay кому-то из американцев, потерявшему свой).
Наконец, дело доходит до лэптопа Dell.
– Экран работает? – спрашивает молодежь.
– Да.
– Можно использовать повторно. Стоит, возможно, двести юаней [на день моего визита – примерно 31 доллар].
– Что с ним будет?
– Возможно, вставят в новый лэптоп.
Оказывается, сам ПК и его процессор Intel Celeron слишком старые для дальнейшего использования – хоть в Гуйюе, хоть на шанхайском рынке подержанных вещей, откуда началось мое путешествие. Тем не менее из-за небольшого возраста и потенциального использования других деталей мой лэптоп – «высшего сорта» по меркам оценивания отходов, применяемым в Гуйюе.
– Так что это будет стоить примерно тридцать тысяч юаней за тонну.
То есть $4761 на день визита.
На этом мы закончили, и сказать больше нечего. Все смотрят на меня, а затем на Генри.
– Хотите взять их с собой?
Я гляжу на свои старые телефоны, разложенные на диване. Вспоминаю, как звонил по ним бабушке и рассказывал ей, что я видел на китайских свалках. Тут все, как в старые добрые времена, говорил я ей. Все знакомо.
– Не думаю, – отвечаю я.
– Тогда мы утилизируем их для вас.
Я в нерешительности. Скоро, может быть, сегодня, мои телефоны окажутся внизу, ожидая кислотную ванну, которая превратит их в золото и сладковатый смрад, окутывающий пыльный город. Но это не будет концом. Вскоре золото и остальное сырье будут проданы на какую-нибудь фабрику, которая сделает новые вещи – смартфоны, компьютеры и прочие приметы современной жизни.
Я беру зубочистку и втыкаю в кусочек арбуза, который нарезала для меня мать Гэ. Плод сочен, расплывается сладостью на языке и, вполне вероятно, пропитан ядами Гуйюя. Кто знает? А вдруг какие-то из этих ядов некогда помогали передавать голоса друзей и родственников? Я кусаю, ощущая сладость. Смотрю на смеющихся, счастливых людей – настоящую семью. Похоже, их не волнует токсичная работа внизу на дворе, но, может, так и должно быть. В конце концов, удалось бы им жить такой семьей, если бы по-прежнему были фермерами? Я не знаю, и вряд ли такое вежливо спрашивать. Я задаю другой вопрос.
– Становится ли Гуйюй чище? Сейчас, когда сжигают внутри помещений?
Гэ с сожалением качает головой.
– Не чище. Больше.
– Больше?
– Сейчас приходит больше отходов. В основном из Китая. Из Соединенных Штатов все меньше и меньше. Китайский лом хуже американского, и его нельзя использовать повторно в таких масштабах.
– Сколько сейчас поступает из Соединенных Штатов?
– Меньше половины. В основном китайский.
Экологические активисты и СМИ годами изображали Гуйюй естественным результатом иностранного хищничества. Они полагали, что для восстановления местной окружающей среды достаточно прекратить поставки компьютеров в Китай. Если оглядываться назад, понятно, что такой подход был упрощением – даже до того, как Китай превратился в крупнейшего потребителя компьютеров в мире. Но сегодня это уже не просто упрощение: это сознательная безграмотность. Гуйюй не закроется, если прекратит получать компьютеры из-за рубежа. Он закроется, только когда Китай сможет внедрить экологически безопасную систему сбора и утилизации электроники, произведенной в рамках его собственных границ. По состоянию на 2013 год правительство страны финансирует пилотные программы, исследования и – в Гуйюе – модернизацию. Однако экологически безопасная утилизация электроники – далеко не приоритетная проблема там, где не хватает чистого воздуха, воды, а во многих сельских районах – нормального детского питания. Нравится нам это или нет, но для многих китайцев, особенно в Гуйюе, переработка электроники – путь к процветанию, который позволяет справляться с более важными проблемами.
Прежде чем мы уедем из города, Гэ хочет нам кое-что показать. Потихоньку темнеет, а мы едем через деревни Гуйюя, минуя узкие проулки, где на домах висят буквы IC и стоят трехэтажные здания, где дымовые трубы выплевывают кислотные пары в голубые небеса. Наконец мы останавливаемся на окраине одной из деревушек. Здесь несколько старых зданий еще доотходной эры – одноэтажных, со слегка покосившимися черепичными крышами.
Посреди ветшающей истории находится одноэтажный храм, увешанный красными фонариками и украшенный поблекшими керамическими божествами и птицами. До прихода к власти коммунистов, уничтоживших культовые учреждения старого Китая, такие храмы были местами, где состоятельные семейные кланы увековечивали свою историю, демонстрировали богатство и прежде всего сохраняли преемственность с прошлым. Увы, коммунисты считали храм угрозой, местом сбора организованных сил, способных бросить вызов новой власти, и потому храмы уничтожали – главным образом во время культурной революции. Выжили те, что находились в совсем отдаленных местах – таких как тогдашний Гуйюй.
Гэ выводит нас из микроавтобуса и направляет в открытую дверь. В украшенном и безукоризненно чистом помещении висят замысловатые пластиковые лампы, стоят покрытые красным шелком столы и новые латунные подсвечники. Пожилая пара пьет чай и смотрит старый цветной телевизор. Гэ кивает в их сторону: это старейшины клана, заслуживающие уважения.
Гэ гордо сопровождает нас к передней части храма и алтарю с маленькими деревянными табличками, где написаны имена предков. «Храму двести лет, – сообщает он. – Но корни моей семьи восходят к династии Сун
[101]. Нынешнему клану уже четыреста лет».
Балкам храма тоже 200 лет, они относятся к периоду процветания Китая, династии Цин
[102]. Однако остальное – стены с пластиковыми лампами, роспись каменных плит – вещи недавнего времени, отпечатки процветания, основанного на высоких технологиях. В Китае так было всегда: храмы отражают семейное и национальное благосостояние. Сейчас, по крайней мере, клан Гэ процветает благодаря утилизации отходов.
