Ночная Клушица
Шелк исчез, напомнила себе черная птица. Не было никакого смысла думать о нем.
Нет, она сама исчезла.
И это было то же самое.
Ее внимание привлек поблескивающий пруд, напомнивший ей о жажде. Птица посмотрела на воду и ее границы, не видя никакой опасности, упала с хмурого неба на нависшую ветку и осмотрела окрестности.
Каркнуть. Иногда голодные твари шевелятся, когда ты каркаешь.
Здесь ничего не двигалось.
Вода внизу. Холодная, тихая и темная. Свежая. Приглашающая.
Птица вспорхнула на самую высокую точку на полузатопленном бревне, резко вспомнив, что еще голодна. Согнулась, вытянула шею и расправила темные крылья, чтобы сохранить равновесие. Блестящий клюв был цвета застарелой крови, не совсем прямой. Этот клюв был прекрасен своей безжалостной красотой, но птица слишком привыкла к нему, чтобы им восхищаться — так она сказала себе и повернула голову, чтобы лучше его разглядеть, зная (как не знало большинство птиц), что птица в воде была той же самой, что и на бревне, точно так же, как само бревно было частично в воде и частично над ней.
— Хорош птиц! — вынесла приговор птица. — Красив птиц! — Это были ее собственные слова, а не те слова, которые время от времени вырывались из горла, слова, которые не были ее собственными. — Хорош птиц, — повторила она. — Птиц видеть. — Говорить так, как говорят люди, было достижением, которое приносило ей пищу и восхищение в недавнем прошлом, и она гордилась своими способностями. Она сказала, еще громче: — Речь хорош! — И наклонилась, чтобы напиться.
В воде был еще кто-то, пустое и мертвенно-бледное лицо, смотревшее на нее незрячими голубыми глазами, которые выглядели аппетитно. Птица клюнула их, но преломление помешало ей как следует прицелиться. Вместо этого клюв вонзился в мягкую плоть, которая тут же погрузилась глубже и исчезла. Птица удивленно свистнула и выпила, как и собиралась.
Уже формировалось третье лицо — оскаленное лицо молодой женщины, обрамленное развевающимися завитками темных волос. У этой новой молодой женщины было множество рук, некоторые с двумя локтями, некоторые — с тремя, а некоторым локти вообще не требовались, потому что это были руки без ладоней, извилистые, как змеи. Она изо всех сил пыталась говорить, беззвучно произнося гневные фразы.
— Плох птиц! — Птица не собиралась этого говорить и злилась за это на себя. — Плох, плох! Нет есть! — И этого она тоже не собиралась говорить.
— Плох есть!
Она снова попыталась пить, запрокинув голову в тот момент, когда слова вырвались наружу, и чуть не задохнулась: «Плох речь!» — пробормотала она.
Затем:
— Плох бог! Нет речь!
— Здесь кто-нибудь есть? — Стройный молодой человек приближался к пруду, уныло пробираясь среди благоухающих ив. — Кто-нибудь, кроме Лилии? — У него был инструмент для извлечения из воды крупной рыбы — шест, увенчанный острым железным крюком.
Вспомнив о своем хозяине, птица спросила:
— Рыб голов?
— Кто это? — Молодой человек огляделся. — Ты что, смеешься надо мной?
— Хорош птиц! — Она все еще надеялась, что ее накормят.
— Я тебя вижу. — На мгновение молодой человек почти улыбнулся. — Ты что, ворона?
Птица повторила: «Хорош птиц!» — и взлетела с бревна, чтобы сесть на ветку поближе к молодому человеку.
— Я никогда не видел ворону с таким пучком розовых перьев на горле, — сказал молодой человек, — да еще и говорящую. Я думаю, что ты, должно быть, какой-то новый вид вороны, которую они здесь держат. — Он ощупал темную воду своим крюком, не обращая внимания на отдаленные раскаты грома.
— Рыб голов?
— Да, — согласился молодой человек. — Я рыбачу — ищу голову Лилии. Наверное, ты можешь так и сказать. — Было слышно, как он сглотнул. — И все остальные ее части. Вообще-то я надеюсь зацепить ее платье. Этот крючок острый, и я боюсь, что он может разорвать ей лицо, если мы его найдем.
Черная птица тихо свистнула.
— Когда я услышал тебя, то понадеялся, что здесь есть кто-то еще, кто поможет мне вытащить Лилию из воды. Водяная лилия. Забавно, правда? — Слезы текли по его щекам.
— Нет плакать, — настойчиво сказала птица, смягчив свою обычную резкость.
Все еще плача, молодой человек погрузил свой шест в темную воду, прощупывая чернильные углубления крюком, которым он время от времени вытаскивал грязь и спутанные, гниющие палки.
— Она здесь, в этом пруду, — объяснил он птице. — Так сказал Сервал.
Птица вспомнила свое видение:
— Дев здесь. В пруд.
— Она шла в город, — пробормотал молодой человек наполовину про себя. — На ярмарку. Они остановили ее. Сервал, Бульдог и Куница. Они заставили ее пойти с ними и привели сюда.
Он замолчал, и в его глазах было что-то такое, что заставило птицу нервно забить крыльями. Наконец он сказал:
— Они заставили ее делать все, что они хотели. Вот что он сказал, этот Сервал, когда пил вчера вечером у Козла. Он хвалился этим. Хвастался. Я узнал от Гимнуры и Каракала, независимо.
Внезапно он рассмеялся, и его веселье было страшнее гнева:
— Послушай меня! Ты только послушай! «Независимо». Видишь ли, дорогая птичка, я готовлюсь в юристы. Собираюсь стать адвокатом и купить меха Лилии. И жемчуг. И большой собственный дом. Все-все…
Он снова начал плакать.
— Все для того, чтобы она меня любила. Но она уже любила. — Его голос перешел в бешеный крик. — Она мне так и сказала! — Он бросил шест, сел, не обращая внимания на грязную землю, и закрыл лицо руками; птица, имевшая немалый опыт эмоциональных вспышек, осторожно подобралась поближе.
Наконец плач прекратился. Молодой человек вытащил из бокового кармана куртки что-то завернутое в чистую тряпку. Развернув тряпку, он обнаружил толстый сандвич, который открыл, чтобы осмотреть мясо внутри.
— Мама заставила меня это взять, — сказал он птице. — На самом деле я его не хочу. Не желаешь ли кусочек?
— Птиц хотеть!
Молодой человек вытащил кусок мяса и повесил его на сучок, затем сел, снова закрыл сандвич и завернул его в тряпку.
— Найти дев? — Эти слова не принадлежали птице, и она сердито тряхнула головой.
— Пока нет. — Молодой человек пожал плечами. — Конечно, пруд большой. Я продолжу поиски.
Он положил сандвич обратно в карман.
— Возможно, это не то место. Возможно, Гимнура ошибся.
Мясо, по мнению птицы, находилось в опасной близости от него, и птице пришло в голову, что положение значительно улучшится, если он снова начнет ворошить пруд крюком и шестом.
