— И он все равно иногда делает это, когда думает, что мы не обращаем внимания, так что он может использовать свои руки. Когда он войдет в лес, то туда войдет настоящий человек. Но довольно скоро он перестанет быть настоящим человеком.
— Если вы с Сухожилием подождете меня в Уичоте, — прошептал я, — как я и предлагал, он может остаться там с вами. Это бы решило все проблемы.
— С морем, поющим в конце реки? Я никогда не рассказывала тебе, каково мне было, когда ты умер.
Я услышал, как Сухожилие глубоко втянул воздух.
— Я думала, он умер, — сказала она ему. — Я была абсолютно уверена в этом, настолько уверена, что не осмелилась даже приблизиться к его телу. Я долго-долго смотрела на него, а он лежал так неподвижно и ни разу не пошевелился. Когда стемнело, я спустилась на берег, сняла одежду, бросила ее в воду и стала разговаривать с маленькими волнами. И они пришли на берег, все выше и выше, омывая мои ноги и ступни. Мои колени. Вскоре они уже смеялись над моей головой, и я не могла утонуть.
Сухожилие поперхнулся и закашлялся.
— Тебе нравится это мясо?
— Оно хорошее, — вежливо заверил он ее, — но нужно много жевать.
— Просто откуси его и проглоти. Это самый лучший способ.
После этого мы почти не разговаривали, а если и разговаривали, то я забыл, о чем шла речь.
Когда мы прошли еще немного вверх по реке и встали на якорь посреди реки на ночь, Сухожилие тихо позвал: «Мукор? Мукор?» До этого момента я никогда не понимал, насколько его голос похож на голос Крайта (возможно, мне следовало бы написать, что в определенном настроении он очень близок к Крайту).
Саргасс коснулась моего колена и прошептала:
— Его голос звучит так же, как твой.
Глава четырнадцатая
ПАДЖАРОКУ!
Я давно не видел неаккуратной пачки листов своей рукописи, и сегодня вечером я хотел бы наверстать все упущенное, прежде чем упаковать ее. Через неделю дожди должны закончиться, но они могут закончиться еще раньше; я спрашивал фермеров в суде, и все говорят, что они помнят годы, когда сезон дождей заканчивался на неделю раньше. Не исключено, что это произойдет сегодня ночью, хотя в этот момент дождь бьет в мои ставни с такой силой, что в воздухе висит неприятный туман и крошечные капельки просачиваются сквозь них, падают с подоконника и мочат ковер. Мне пришлось передвинуть свой письменный стол, чтобы спастись от них.
Я должен быть краток. На все это действительно осталось очень мало времени.
Когда дожди закончатся, Хари Мау обрушится на врага — общее наступление всех наших войск после флангового удара наемников. Если он победит, мы выиграем войну, которая на этом действительно закончится. Хари Мау будет героем, а я достаточно насмотрелся на виток, чтобы понимать, что все в Гаоне будут требовать сделать его правителем. Надо отдать ему должное, я не думаю, что он убьет меня. Я хорошо его знаю, и в его характере нет ничего подлого, неблагодарного и уж тем более кровожадного. Но меня убьют его друзья, и его друзьями будут все.
(Я помню, что произошло в Вайроне, когда мы победили.)
Его друзья будут ожидать, что он простит их, и я думаю, что они не будут разочарованы. Если мы победим, я умру.
Если мы проиграем, я тоже умру, и, по всей вероятности, под пыткой. В Хане люди часто так умирают. Почему Человек должен проявить ко мне больше милосердия, чем к своим согражданам? Таким образом, я обречен независимо от того, добьется ли Хари Мау успеха или потерпит неудачу. И это еще не все.
Наши инхуми делают так, как я прошу, поскольку я продолжаю освобождать других, уже восемнадцать. Когда война закончится, они мне не понадобятся, и у них не будет причин желать, чтобы я жил. Когда я умру, их драгоценная тайна будет в безопасности. (Крайт, который любил меня и так отчаянно хотел, чтобы я любил его, даже представить себе не мог, что обрекает меня на смерть.) Я снова и снова обещал показать им оставшиеся погребения, которые теперь скрыты ларьками и тому подобным. Когда я это сделаю, я буду все равно что мертв.
Я послал Вечерню купить для меня лодку, сказав ей, что ею будет пользоваться шпион, личность которого я не могу раскрыть. Когда она вернется и дворец уснет, я уйду. Боюсь, я все еще слишком болен, чтобы скакать, но я смогу управлять маленькой лодкой или надеюсь, что смогу.
Мне придется это сделать. Как странно будет снова оказаться одному на лодке. Как будто Зеленой и всего Витка никогда и не было. Опять на борту лодки, и плыть вниз по Нади к морю!
У меня нет времени как следует перечитать предыдущие страницы, но я, кажется, пообещал себе (и тебе, дорогая Крапива, если Внешний когда-нибудь исполнит мою молитву), что не закончу этот рассказ до того, как Сухожилие, Крайт и я поднялись на борт посадочного аппарата. Что я не закончу его, пока мы не улетим из Паджароку. Однако у меня может не хватить времени, если я продолжу описывать наш путь вверх по реке.
Нет, конечно, не буду. Вечерня может вернуться в любую минуту. Она скажет мне, где пришвартована лодка, и я дам ей час, чтобы заснуть. Час, самое большее, и я покину Гаон навсегда.
Итак, сначала посадочный аппарат, затем я буду описывать свой путь в обратном порядке, насколько хватит времени.
Крайт, Сухожилие и я получили на нем места. Так же как и Саргасс, но мы с Сухожилием позаботились о том, чтобы ее не было на борту. К тому времени мы знали, что к чему, и спрятали на себе оружие: он — свой охотничий нож, а я — два больших ножа с широкими лезвиями, которые я обменял на две серебряные булавки там же, в Паджароку.
Пожалуй, я должен сказать, что купил их не потому, что в то время ожидал сражения на посадочном аппарате. (Тогда я предполагал, что мы не попадем на борт.) Я взял их — один для себя, а другой для Сухожилия, — потому что решил достать нож такого типа еще тогда, когда нашел плавающее дерево и был вынужден рубить его охотничьим ножом Сухожилия. В то время я еще не видел посадочного аппарата и только-только оправился от потрясения, вызванного моим первым знакомством с Паджароку, который я в своем жалком неведении представлял себе городом, подобным Новому Вайрону или Трехречью. У ножей не было гард, только простые, грубовато подогнанные рукояти из темно-коричневого дерева; их клинки были широкими, но достаточно тонкими, чтобы быть гибкими. Я связал их вместе, один свисал на грудь, другой — на спину, и грубая кожаная туника, которую Он-загонять-овца сделал для меня, очень хорошо скрывала их.
Их у меня отобрали, и взамен я получил древний меч с черным лезвием, которым я очистил канализацию от трупов — но все это выходит за рамки этого рассказа, если только мне не разрешат продолжить его на моей собственной бумаге, на моей собственной фабрике, на Ящерице.
Пусть Внешний дарует это!
Сегодня вечером мне кажется, что даже у бога нельзя просить так много.
