Вошла веселая круглолицая молодая женщина в грязном фартуке и сообщила нам, что ужин готов. Инклито вскочил со стула:
— Замечательно! Я умираю с голоду, Онни. Ты приготовила для меня что-то особенное?
— Мы думаем, тебе понравится, — сказала она, подмигнув, и мы, все пятеро, последовали за ней в большую столовую, где в камине горел огонь и все четыре четверти годовалого бычка вращались на вертеле. Инклито сразу же пожаловался на жару и открыл два окна, и, по правде говоря, я бы не огорчился, если бы он открыл еще два, хотя Фава поменялась местами с Морой, чтобы сесть поближе к огню.
Мать Инклито поплотнее натянула шаль на плечи:
— Теперь ваша очередь, Инканто. Мы постараемся передавать еду тихо, чтобы вы могли говорить.
Инклито протянул мне бутылку вина. Я поблагодарил его и снова наполнил свой стакан.
— Я очень рад, что история матери нашего хозяина предшествовала моей, — начал я, — потому что до сих пор я пытался придумать такую, которая могла бы победить. Выслушав ее, я понимаю, что у меня нет никаких шансов, и я могу рассказать любую глупую историю, какую захочу. Именно это я и собираюсь сделать, но сначала у меня есть вопрос ко всем вам. Сейчас я не рассказываю свою историю, так что вы можете ответить мне вслух и сказать все, что захотите. Знаете ли вы кого-нибудь, кто вернулся живым из Зеленой?
— Никто не может туда попасть, — сказала Мора. — Нужно иметь свой посадочный аппарат, который вы могли бы заставить повиноваться вам.
— Разве не оттуда приходят инхуми? — добавила мать Инклито. — Так все говорят, и люди, которые отправились туда из Витка, все мертвы.
Я посмотрел на Фаву, которая покачала головой.
— Как кто-то может знать, где был кто-то другой? — пророкотал Инклито.
— Насколько вам известно, — ответил я.
— Я думаю, может быть... нет. — Он покачал головой. — Насколько мне известно, нет.
— Эта история о человеке на Зеленой, — сказал я им. — Я не прошу вас принять ее за правду. Если вам понравится слушать ее сегодня вечером, для меня этого будет более чем достаточно.
Здесь я должен был бы изложить свою собственную историю, но я уже устал писать. Я оставлю это на следующий раз — вместе с возвращением Орева, что на самом деле было довольно забавно. Но прежде чем я закрою этот старый пенал, который отец наверняка оставил для меня, я хотел бы записать очень странный сон, который видел прошлой ночью в лавке. Я хотел бы знать, что он означает, и если я не напишу о нем в ближайшее время, то, скорее всего, забуду его.
Я снова сидел посреди ямы, как это делал в течение многих часов. Рядом со мной лежал экземпляр Хресмологических Писаний, студенческий экземпляр, толстый и маленький, на очень тонкой бумаге. Подумав, что я мог бы подготовить свой разум к сцилладню, я поднял его и открыл. Напротив страницы с текстом красовалось изображение Сциллы в красном, и, пока я изучал смежную страницу, богиня изо всех сил пыталась вырваться из него. Я подумал: «О, да. То, что мне кажется картиной, для нее является мембраной, смазанной жиром кожей, туго натянутой на Священное Окно». В моем сне эта странная мысль показалась мне совершенно верной и совершенно обыкновенной, чем-то таким, что я знал всю свою жизнь, но упускал из виду.
В конце каждого стиха, который я читал, я смотрел, как она рвется со страницы, напрягая все десять рук. Очень слабо я слышал ее крик: «Помоги! Помоги!» А потом: «Берегись! Берегись!» — как птица в истории матери Инклито. Я проснулся — или думал, что проснулся, — но напечатанная Сцилла все еще была со мной, крича: «Помоги мне! Помоги мне!»
Я сел и удивленно оглядел маленькую канцелярскую лавку, как будто никогда раньше не видел ни бумаги, ни гроссбухов, и точно таким же голосом Орев воскликнул (как он часто это делает):
— Атас!
Глава четвертая
МОЯ СОБСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ: ЧЕЛОВЕК С ЧЕРНЫМ МЕЧОМ
Я ничего не знаю о Грандеситте и не знаю, какие еще города вы с матерью видели, Инклито, до того, как покинули Виток. Но я сомневаюсь, что вы когда-либо видели город, подобный Городу инхуми на Зеленой. Прежде чем я опишу его, позвольте мне сказать, что там очень жарко и много дождей. Вы должны иметь в виду и то, и другое, пока слушаете мою историю.
Здания этого города были построены не самими инхуми, потому что инхуми не любят орудий труда и не умеют ими пользоваться. Их построили Исчезнувшие люди, те самые мастера-строители, которые начали ваш любезный дом. В их время это был прекрасный город, я уверен, город широких улиц, гостеприимных дворов и благородных башен. Одна женщина как-то сказала, что мой старый город в Витке показался ей уродливым, потому что большинство его зданий имели только один или два этажа, хотя некоторые были с пятью и даже шестью, и мы гордились башнями нашего Хузгадо. Мне так и не довелось увидеть ее собственный город, в котором, как говорили, было так много прекрасных зданий и высоких башен — они вздымались над пальмами, словно столбы белого дыма, обращенные в камень каким-то богом.
Я уверен, что эта женщина полюбила бы Город инхуми, когда он был молод, но в то время, о котором я говорю, он уже не был красив. Подумайте о прекрасной женщине, гордой и мудрой. Представьте себе сияние ее взгляда и грацию ее движений. Позвольте себе услышать музыку ее голоса.
Вы все ее видите и слышите? А теперь представьте себе, что она умерла полгода назад и мы должны открыть ее гроб. Таким был Город инхуми. Его широкие улицы были завалены щебнем и искореженным металлом, его здания стали серыми от лишайника там, где не были зелеными от мха. Огромные лианы, толще руки сильного человека, тянулись от одной башни к другой, некоторые так высоко, что казались не более чем паутиной.
Башни Города инхуми имели не двенадцать, пятнадцать или восемнадцать этажей, как башни города, в котором я родился, — их этажи было невозможно сосчитать. Кажется, что эти башни касаются неба, даже если ты находишься так далеко от них, что они почти не видны. Деревья растут из их отвесных стен и с каждого выступа, как на скалах; ищущие корни этих деревьев вырывают огромные блоки каменной кладки, которые падают на улицы, оставляя шрамы на нижних частях родительских зданий. И каждое насекомое, которое размножается там в стоячих водоемах, жужжит и жалит.
Человек получил меч от мужчины из Исчезнувших людей, меч, который не был ни длинным, ни тяжелым, но очень острым, его лезвие из черной стали (если это была сталь) было лучше, чем все, что мы знаем. Он должен был бы носить его с гордостью, потому что это был самый прекрасный меч из тех, которые он когда-либо видел, даже лучше, чем меч чести, который носила женщина, пренебрежительно отозвавшаяся о его городе. Однако человек был слишком напуган, чтобы гордо носить его; и хотя оружие было благородным, оно не защищало от насекомых. Вложив меч в ножны, он ухитрился сделать так, чтобы портупея была ему впору, хотя она никогда не предназначалась для такого тела, как у него. С черным мечом на боку он прошел очень долгий путь через Город инхуми в компании мужчины из Исчезнувших людей, который дал ему меч, ножны и портупею.
