И она еще ребенок.
— Я не стану просить тебя раздеться, — сказал я, — потому что не имеет значения, знаю я или нет. Ты поймешь, что я прав, и этого будет достаточно.
Она торжественно кивнула, сидя, скрестив ноги, на голой земле перед моей бочкой, ее чистое голубое платье закрывало колени. Несколько человек видели, как мы там разговаривали. Что они должны были подумать?
— Время зрелости у разных людей разное. Для некоторых это может быть уже в одиннадцать, а для некоторых — после восемнадцати. В общем, чем крупнее индивидуум, тем медленнее оно наступает.
Я сделал паузу, чтобы дать ей это понять.
— Говоря о размерах индивидуума, я имею в виду не только рост, но и фигуру. У тебя очень крупная фигура. Судя по тому, что я видел, ты это осознаешь. (Я уклонился от слова «возможно».) Ты, наверно, это осознаешь даже слишком остро. Ты — такая же мясистая, как и я. Я пытаюсь бороться с этим, хотя и по другим причинам. Я не говорю тебе, что ты тоже должна бороться с этим. Если ты удовлетворена...
Она покачала головой.
— Значит, ты можешь это исправить. Если ты добьешься успеха, то станешь женщиной намного быстрее. Поговори со своей бабушкой о том, что означает стать женщиной. Там будет поток крови, и, если ты не готова, тебя это может глубоко встревожить.
Она кивнула:
— Как ты думаешь, я когда-нибудь смогу?.. — Она опустила взгляд на землю между нами.
— Хорош дев! — заверил меня Орев.
— Ты еще слишком молода, чтобы думать о замужестве, — сказал я ей. — Но да, сможешь.
Она подняла голову, и ее застенчивая улыбка была золотой.
— Мора, ты завидуешь красивым женщинам. Это естественно, но...
— Таким, как Фава.
— Фава не красавица и даже не хорошенькая девушка, за которую себя выдает. Мы с тобой знаем, что такое Фава.
Я ждал, что она запротестует, но не дождался.
— Вполне естественно, что ты им завидуешь, — сказал я. — Это глупо, но вреда не приносит. Однако ты должна быть осторожной, чтобы твоя зависть не превратилась в ненависть.
Она кивнула с серьезным лицом:
— Я постараюсь.
— Всегда помни, что они могут завидовать тебе.
— Ты имеешь в виду мою семью? Моего отца? — В ее голосе прозвучала горечь.
— Ты считаешь, что была бы счастливее, если бы твой отец не был богат, если бы ты не была его единственным ребенком и если бы он не любил тебя так, как любит. Поверь мне, Мора, ты ошибаешься.
— Он хочет, чтобы ты жил у нас.
— Я знаю. Он зазывал меня к себе прошлым вечером.
— Почему же ты этого не сделал?
— Потому что я не был уверен, что мне будут рады.
— Бабушка считает тебя замечательным! Наверное, ты этого не заметил, но, судя по ее взглядам и словам, она старалась внушить папе, чтобы он заставил тебя остаться.
— Я видел это, Мора. И слышал. Меня обеспокоил не прием твоей бабушки.
Она была сбита с толку.
— Папа собирается написать тебе письмо. Он так и сказал.
— Я бы предпочел письмо от тебя.
Снова торжественный кивок:
— Когда я вернусь домой.
— Фава постарается отговорить тебя, я уверен.
— Я ей ничего не скажу. — Она замолчала, а потом выпалила: — Они сожгут ее, если узнают.
Я постарался, чтобы мой голос прозвучал бесстрастно:
— В таком случае глупо с ее стороны оставаться здесь.
— Вы собираетесь рассказать папе? Он сам ее сожжет. Он их ненавидит.
— Как и большинство людей. Я могу сказать ему, а могу и не сказать. Конечно, не буду, если не сочту это необходимым.
— Разве ты их не ненавидишь? — Под тяжелыми темными бровями ее глаза казались озадаченными.
— Нет, — ответил я. — Мора, я был на Зеленой и вернулся. Я знаю, тебе трудно в это поверить, но это правда. Я был там.
— Хорош Шелк! — добавил Орев, стараясь быть полезным.
Она не обратила на него внимания:
— Говорят, инхуми убивают всех, кто туда попадает.
— Я знаю, что так говорят. Они ошибаются. Разве ты не спрашивала ее об этом?
Голос Моры упал до шепота:
— Мы никогда не говорим об этом.
— Ты не говоришь с ней о ее настоящей природе?
Мора покачала головой, не желая встречаться со мной взглядом.
— Откуда ты это знаешь?
— Я догадалась.
— Ты когда-нибудь видела ее, когда она была... не Фавой?
— Нет, — шепотом сказала Мора, а потом, гораздо громче: — Я не хочу видеть.
— Я тебя не виню. Мора, был один инхуму, который был мне сыном. Ты можешь в это поверить?
— Нет, — повторила она.
— Но это правда. Долгое время ты даже не подозревала, что такое Фава, и еще дольше ты, должно быть, не была уверена. Для меня все было не так. Я был в реальной и неминуемой опасности смерти, и он помог мне и позволил увидеть его таким, каким он был. Я был так сильно напуган, что это не показалось мне странным.
— У меня тоже были неприятности.
— Я знаю, что так оно и было, и это одна из причин, почему я не хочу, чтобы Фаву сожгли. Одна из многих.
— Мне трудно представить, что ты чего-то боишься. А ты правда боялся?
Я мысленно вернулся в яму; казалось, это было очень давно:
— Кажется, к тому времени я уже смирился со смертью. Я потерял надежду или почти потерял ее, но все же был очень напуган.
— Ты сказал, что я должна заставить ее уйти.
Я молча кивнул.
— Но тот тебе помог.
Я снова кивнул:
— И тогда, и потом. Видишь ли, он остался со мной. С нами. Другие видели в нем мальчика примерно твоего возраста, Мора. Я видел инхуму. Это было частью нашего соглашения — он не обманывает меня, как обманывал других. Когда мой настоящий сын и я поднялись на борт посадочного аппарата, который должен был доставить нас на Зеленую, он тоже поднялся на борт. Тогда я ненавидел его так же, как ненавидел, когда мы были на моем баркасе. Храбрые люди насмехаются над тем, чего боятся, Мора, и он насмехался надо мной.
— Она меня не боится.
— Она должна. Ты сказала, что, если расскажешь отцу, он прикажет сжечь ее заживо.
— Он бы сам ее сжег, только она знает, что я этого не сделаю. Как вы узнали?
— Из истории, которую она рассказала, главным образом. В ней было какое-то подводное течение, поток нерассказанных событий. Твой отец почувствовал это так же, как и я, хотя, может быть, не осознал этого. Он был озадачен, потому что маленький мальчик в этой истории не вернулся к своей семье, помнишь?
