— Я знаю, что ты подумаешь об этом сейчас.
Сказать то, что я хотел сказать дальше, значило рискнуть жизнью девушки, сидевшей передо мной, и я знал это; я подождал, пока не почувствовал, что могу подавить дрожь в своем голосе:
— Мора, я знал женщину по имени Ложнодождевик. Она была совсем невысокой. Ты уже намного выше, чем была она. А еще она была толстая, намного толще тебя, и совсем некрасивая. Люди шутили о ней, и она смеялась над этим громче всех, и шутила о себе — и о других тоже, по правде говоря. Все мы считали ее очень смешной, и большинство из нас любили ее и чувствовали себя немного выше ее.
— Мне было бы ее жаль, — сказала Мора.
— Может быть, и так. Пришла война, и Ложнодождевик добыла игломет. Я не знаю как, и это не имеет значения. Добыла. И когда нам, жившим в четверти Солнечная улица, пришлось сражаться, Ложнодождевик сражалась как трупер. Труперу нежелательно быть старше сорока, низкорослым или толстым. Это крайне нежелательно, а она обладала всеми этими недостатками, но все равно сражалась как трупер.
После этих слов что-то в глазах Моры подсказало мне, что я действительно рискую, как я и боялся.
— С нами было много женщин, которые знали ее всю свою жизнь, и некоторые из них были пристыжены и последовали ее примеру, хотя ни одна из остальных не проявила ее решительности и мужества. Мне было почти столько же лет, сколько и тебе, когда все это случилось, и со мной была девушка по имени Крапива, моя ровесница. Крапива сражалась раньше — мы оба сражались, — и она сказала тогда то, что мы оба чувствовали: генерал Мята легко могла бы поставить Ложнодождевик командовать пятьюдесятью или сотней труперов.
— Женщины здесь не сражаются, — сказала мне Мора, — или не очень часто.
Я улыбнулся:
— Ты хочешь сказать, что они сражаются только со своими мужьями? Я знаю, что они должны, потому что женщины поступают так везде. Ложнодождевик не только сражалась, хотя я упомянул о сражении в первую очередь, потому что она делала это в первую очередь. Труперы, с которыми мы сражались, были храбры и хорошо обучены. У них были карабины, а у некоторых — доспехи. Незадолго до этого некоторых из нас убили и многих ранили. Именно Ложнодождевик проникала на поле боя за нашими ранеными, под огнем, перевязывала их раны, а потом несла или тащила их в безопасное место. Я знаю это очень хорошо, Мора, потому что был одним из тех раненых, которых она спасла.
— Я бы хотела с ней встретиться.
— Надеюсь, мы оба встретимся с ней, в свое время. Теперь она мертва. Но спустя много лет после того, как то сражение закончилось, когда мы были здесь, на Синей, и я помогал ей и ее мужу построить их новый дом, она рассказала мне свой секрет. Простой секрет, но если ты сделаешь его своим, он может хорошо послужить тебе. Она сказала, что думает о том, что предстоит сделать. Что будет самым трудным, что будет следующим самым трудным, что последует за этим и так далее. Потом она решает, какой уровень ей по силам, насколько трудна задача, с которой она может справиться. Мора, ты понимаешь, что я говорю? Она мысленно выстраивала задачи по уровню трудности.
— Думаю, да.
— Она, например, могла решить, что труднее всего тащить бревна к тому месту, где будет стоять ее новый дом. Что валить деревья — следующее по трудности, и так далее. И что оба эти дела будут для нее слишком тяжелыми. Придавать форму бревнам и сверлить отверстия для колышков тоже было слишком трудно, но она могла отрезать маленькие ветки, очищать их ножом и делать из них колышки. Это было не слишком трудно для нее.
Мора кивнула:
— Иногда я тоже так делаю.
— Потом она поднялась на следующий уровень и просверлила отверстия.
Следующий кивок последовал не так быстро, но все же последовал.
— Бланко очень скоро вступит в войну, Мора. Твой отец так думает, а у него есть здравый смысл и хорошее понимание ситуации. Я не собираюсь говорить тебе, что тебя будут любить так, как ты этого хочешь, если ты поступишь так, как поступала Ложнодождевик, или даже так, как поступала Крапива. Может быть, и нет — и я искренне верю, что тебя будут любить, что бы ты ни сделала. Но если ты сделаешь то, что сделала Ложнодождевик, ты заслужишь эту любовь, а это не одно и то же. Гораздо легче получить все хорошее, что может предложить наша жизнь, чем заслужить его. Однако мы редко получаем от жизни много удовольствия, если не заслужили его.
— Не знаю, смогу ли, — пробормотала Мора. А потом: — Я попробую.
— Ты будешь рисковать своей жизнью. Я уверен, ты это понимаешь. И, что гораздо хуже с моей точки зрения, я подвергаю риску твою жизнь, просто разговаривая с тобой, как сейчас. Тебя могут убить. Но Мора…
— Да?
— Тебя могут убить, что бы ты ни сделала. Не все, кто рискует, умирают, и многие, кто очень старается избежать любого риска, все равно погибают. Ты дочь одного из лидеров Бланко...
— Он — дуко. Они не называют его так, но он — дуко.
— Тебе будет нелегко, если Бланко проиграет. А теперь иди в свою палестру. Я уверен, что ты уже очень опаздываешь. Мое благословение идет с тобой, чего бы оно ни стоило.
— Идти счас, — поддержал меня Орев. — Пока, дев.
— Насчет Фавы... неужели ей действительно нужно уехать?
Я кивнул:
— Ради твоей бабушки, ради нее самой и ради тебя.
Мора неохотно поднялась:
— Она — моя единственная подруга.
— Да, я знаю. И пока она с тобой, она — единственная подруга, которая у тебя может быть. Возможно, ты никогда не думала об этом в таком ключе, но Фава думала, можешь быть уверена. Другая подруга может узнать правду, как и ты. Фава проследит, чтобы никто не подобрался к тебе так близко, как она. Разве она уже не делает этого? Ты должна знать, и история, которую ты рассказала прошлым вечером, показала, что она так и делает.
Когда я смотрел, как уходит Мора, мне пришло в голову, что я смотрю вслед женщине, которая не знает, что она женщина, или еще не смирилась с этим знанием, женщине, чья женственность исчисляется не годами, а неделями или месяцами — или, возможно, днями.
Когда мы были на Зеленой и я обыскивал реку, в поисках меча и света, которые мне дали, то почти целый день топал по ее берегам, взад и вперед. Я находил и видел множество вещей, но ни одна из них меня не поразила. Я искал свой свет, я искал свой меч, и так как эти другие предметы не были ни тем, ни другим, я обращал на них мало внимания. Они отомстили мне сейчас — я проснулся мокрым от пота. Я вытерся полотенцем, которое дала мне мать Инклито, зажег свечу и открыл дверь. Я бы хотел поговорить с кем-либо, но Орев улетел на разведку, а все остальные, кажется, спят. Если кто-то из них не спит, возможно, они зайдут поговорить. В этом доме нет никого, даже поварихи, с кем мне бы не хотелось поговорить. По-моему, лучше всего подойдет мрачная горничная. Ее зовут Торда, но на нее, вероятно, нечего надеяться.
