Вторая волна добралась до глубоких рвов перед нашими стенами, несколько человек прыгнули в них и попытались вскарабкаться на другую сторону — более безнадежного предприятия нельзя было себе представить. Я ударил одного из них посохом по голове и таким образом спас его от того, чтобы ему вышибли мозги, что произошло бы в следующую секунду.
Третья и последняя волна остановилась не ближе половины чейна, я полагаю. Какое-то мгновение труперы, составлявшие ее, колебались, стреляя и падая; затем они повернулись и побежали. Инклито повел за ними наш резерв — всю кавалерию, которая у нас была, по большей части мальчишек и труперов, бывших с ним в холмах.
Я наблюдал за ними, взобравшись на одну из наших стен, как раньше с верхушки лестницы, и опять жалел о неуклюжей деревянно-медной подзорной трубе, которую оставил на Ящерице. Орда, просочившаяся через холмы, снова таяла в них, преследуемая не столько нашим резервом, сколько идущими за ними вслед разрывами снарядов наших больших пушек — далекими точками мрачного черного дыма и недолговечными фонтанами того, что на таком расстоянии казалось желтоватой водой, похожей на мочу.
После этого осталось только заняться наведением порядка. Несколько невредимых труперов сдались; их пришлось согнать вместе и обыскать в поисках оружия. Наши собственные раненые должны были быть перевязаны и обеспечены всем возможным лечением и покоем. Двое пожилых мужчин, которые согласились еще раз сразиться за свой город, были врачами. Тот, кто осматривал и перевязывал мою собственную рану накануне битвы, был ранен сам, его правая рука была так сильно разбита пулей Солдо, что ее пришлось отнять чуть ниже плеча. Когда это было сделано, он помогал остальным, делая все, что мог, левой рукой и руководя женщиной, которую он нашел и у которой были способности к этой работе.
Если наше собственное положение было плохим, то положение раненых Солдо было гораздо хуже, потому что мы не могли уделить им внимания — надо было заботиться о собственных раненых. Наши люди были ранены, главным образом, в головы, руки и плечи; и это было большой удачей, поскольку многие из наших раненых женщин возражали — очень трогательно и из глубины души — против того, чтобы их платья и кофты были разрезаны, как часто приходилось делать.
Своих покойников мы уложили как можно аккуратнее, и, так как у нас не было свободных одеял, накрыли их соломой, сеном и кустарником. К этому времени короткий темный день уже кончился, снег перестал падать. Было холодно, и раненые (особенно раненые Солдо) умирали с каждым вздохом, а почти все мы слишком устали, чтобы двигаться. Кое-кто развел небольшие костры и съел пайки, взятые у мертвых Солдо. Большинство, и я в том числе, хотели только лечь — где угодно — и уснуть.
Я уже собирался войти в фермерский дом, когда из города прибыла первая группа. Она состояла в основном из людей, которые были с Инклито в холмах. Иными словами, людей, которые бежали, в девяти случаях из десяти выбрасывая свое оружие и укрываясь за стенами Бланко. Многие, я не сомневаюсь, прошли через нашу позицию или обогнули ее всего за день или два до этого. Среди них было несколько офицеров, и я посадил их под арест, связал им руки и заставил сидеть на снегу под охраной вместе с пленными из Солдо. Остальным я велел взять карабины (у нас их было предостаточно) и присоединиться к нам.
Как только мы отделались от одной группы, появилась другая, а к тому времени, когда отделались и от нее, — третья. Наконец мы со Сфидо отправились на ферму, слишком усталые, чтобы говорить, и, к нашему великому удовольствию, обнаружили, что старуха развела огонь в нашей комнате. Он тотчас же заснул; но я так устал, что не мог спать, поэтому некоторое время сидел и писал о том, что заметил мальчика, похожего на Копыто и Шкуру, потом встал, подошел к двери спальни старухи и, когда не услышал ее дыхания внутри, постучал. Но ответа не получил.
Я возвращался в нашу комнату, переступая — так тихо, как только мог, — через тела многих спящих, бросивших свои одеяла и самих себя на пол, когда услышал отдаленные выстрелы, крики и опять выстрелы. Я поднял тревогу и побежал сам, когда решил, что слишком устал, чтобы идти пешком, и в той отчаянной схватке в темном лесу у реки сделал все, что мог, с помощью своего голоса и азота.
Как мы узнали позже от наших пленных, менее сотни человек из отряда Телохранителей Дуко нашли место, где смогли перейти реку вброд, по шею в ледяной воде, держа над головой карабины и патронташи. Я не могу отделаться от мысли, что если бы предводители орды Солдо применили против нас такую предприимчивость и воображение, пока их орда была еще цела, то все могло бы обернуться для нас очень плохо. Во время сражения я постоянно опасался, что справа от нас будет предпринята вторая фланговая атака — либо свежей кавалерией (я не был уверен, что у Солдо ее нет), либо пехотой. Двести человек там действительно затруднили бы нам задачу, а в каждой из трех волн, атаковавших нас в лоб, их должно было быть гораздо больше.
Мгновение назад я лег, чтобы посмотреть на звезды. Как они холодны, как прекрасны и как далеки! Зеленая, которая сейчас садится, кажется такой же холодной и почти такой же далекой; но я никогда не забуду ее обжигающую жару. Здесь наши раненые могут умереть от шока и холода; но там на раны сразу же накидываются странные болезни. Я слишком живо помню гниющие раны и мертвецов, чьи гниющие раны все еще жили, киша синими и желтыми слизняками и полосатыми существами, похожими на крошечных кальмаров.
Мы собирали дождевую воду из чашевидных листьев и находили в ней жизнь — нитевидных зеленых червей.
Виток высоко в небе, как еще один холодный виток удушливой жары, в котором я блуждал ночами, длившимися по несколько дней.
Ночами, в которых не светили ни эти манящие звезды, ни небоземли.
Крапива никогда не прочтет это, я знаю — да и вообще, если бы она сидела по правую руку от меня, я бы скрыл этот отчет от нее, — но разве я не мог бы связаться с Крапивой, если бы захотел, и передать ей какое-нибудь сообщение через Орева? Эта мысль не покидает меня с тех пор, как он искал для меня Саргасс. Если бы я заговорил с ней, то не сказал бы, что я все еще жив, что могло бы только наполнить ее ложной надеждой; скорее, я бы сказал, что сегодня ночью рядом с ней — или со мной — находится Внешний, бог, создавший нашу расу на каком-то немыслимом витке Короткого солнца, вращающемся вокруг одной из мириада звезд, на которые я смотрел.
Соседи, должно быть, поклонялись ему здесь под каким-то другим именем. Когда я принес жертву ради Инклито и мне было сказано, что Мора все еще жива (что теперь подтверждает Легаро), я так же жаждал информации и божественных милостей, как и сам Инклито. Завтра — а если не завтра, то очень скоро — я надеюсь узнать об их алтаре в этих холмах. Если нет, я построю его и принесу ему жертву. Или просто помолюсь ему, не принося никаких жертв, что, как я знаю, предпочтет Орев.
У меня есть неожиданно хорошие новости, но прежде чем я напишу о них, я должен сказать (как и планировал вчера вечером), что на следующее утро после битвы мне пришлось принять несколько трудных решений. Хорошо ли я решил или плохо, я до сих пор не могу сказать. Ты можешь сама судить, Крапива — или любой, кто это читает.
