— Да, Отец. Просто я немного устал после целого дня езды верхом.
— Я тоже устал. Ты слышишь меня, когда я говорю так тихо?
— Да, Отец.
— Хорошо. У тебя хороший слух. Я больше не хочу, чтобы ты шел рядом со мной. Ты меня понимаешь? Держись подальше от меня. Орев, может быть, тебе лучше уйти, но, если ты настаиваешь на том, чтобы остаться здесь, ты должен будешь говорить очень тихо.
— Нет речь.
Шкура тихо хихикнул.
— Вот так, Орев, но только еще тише. — Тогда у меня появилась идея, и я сказал: — Я буду держать свой посох сзади себя, вот так. Держись за конец и следуй за мной.
Он так и сделал:
— Отец?
— Что?
— Там, наверху, где холм раздваивается, сплошные шипы. Я не думаю, что мы сможем пройти туда.
— Самое худшее, что мы можем сделать, — повернуться спиной к вершине. Повернуться спиной к нему. Сегодня днем он не причинил вреда моей лошади. Возможно, заклинание бога еще не рассеялось, и он не причинит нам вреда сегодня вечером.
— Сэр? Отец?
— Держись за мой посох, — сказал я, когда мы вошли в густые заросли терновника, и тут я увидел его. Я ожидал, что он присядет, хотя и не знаю почему. Вместо этого он стоял, твердо упершись всеми восемью лапами, такой большой, что его огромные зеленые глаза были на одном уровне с моими. Свет звезд отражался в них, и, казалось, они светились в темноте, сияли, как зловещие драгоценные камни, такие же зловещие, как сама Зеленая.
— Сэр?.. — Шкура так сильно потянул посох, что чуть не вырвал его у меня из рук.
— Тихо. Зима — суровое время для животных. Он очень голоден.
Шкура отпустил мой посох. Я услышал слабое позвякивание антабок и сказал так резко, как только осмелился:
— Прекрати!
Злотигр приближался к нам, медленно скользя между колючками. Мне следовало бы испугаться, но я был просто слаб и болен. Я жалел его, и теперь, когда у меня есть время оглянуться назад, я думаю, что он, вероятно, жалел меня.
— Мукор, ты здесь? — прошептал я. — Это ты, Мукор?
Ответа не последовало, кроме безжалостного зимнего ветра, и я услышал, как Орев зашевелился у меня на плече, распушив перья.
— Да, — прошептал я злотигру, — заставь их прийти к нам.
Он обнюхал руку, сжимавшую мой посох, как мог бы это сделать огромный пес. На мгновение его могучее тело потерлось о меня, и я почувствовал, как его мускулы плавно перекатываются под густой и мягкой зимней шерстью. Через секунду он уже прыгнул вниз по склону мимо Шкуры и исчез.
— Иди сюда, — сказал я Шкуре. — Я хочу, чтобы ты сел рядом со мной на этот плоский камень. Мы вернемся к костру только через час или около того.
— Я не могу, Отец. (Я слышал, как стучат его зубы.) Я даже пошевелиться не могу, сэр.
— Терновник?
— Да. О-отец. Этот зверь?
— А что с ним такое? — Я подошел к нему и взял его за рукав.
— Это был?..
— Да, мне кажется. Пойдем со мной, Куойо.
Он так и сделал и сел на могилу Фавы, когда я указал ему на камень. Я сел рядом с ним; мы инстинктивно прижались друг к другу, чтобы согреться, отец и сын.
— Птиц речь?
У меня весь день текло из носа, и сейчас еще хуже, чем когда-либо. Я сморкался в тряпку, которую мне накануне дал один из труперов, и ничего не ответил.
— Да, мне кажется, только не громко, — сказал Шкура.
— Мы будем стрелять дичь, Орев, — объяснил я, когда смог. — Он собирается подогнать ее к нам, если найдет, и мы будем стрелять ее, для него. То есть Куойо будет стрелять. Я пообещал, что он будет, так что он должен.
Шкура кивнул; я скорее почувствовал это движение, чем увидел.
— А ты хорошо стреляешь? — спросил я его.
— Очень хорошо, Отец. У моего отца, я имею в виду моего настоящего отца, был игломет, который он привез из Витка длинного солнца, только он взял его с собой, когда уходил.
— В Паджароку.
— Да, сэр, долгая история.
Я кивнул:
— У нас есть время. Ты мне расскажешь, Куойо? Мне бы очень хотелось услышать об этом.
Он тихонько откашлялся:
— Если вы тоже расскажете мне пару вещей, сэр. Я много чего рассказал вам, а вы мне — ничего.
— То, что я уже рассказал, сказало бы тебе много, если бы ты был повнимательнее. Всего лишь пару?
— Может быть, даже больше, Отец. Пожалуйста! Например, зачем вы хотели меня видеть?
— Разве не естественно для отца хотеть увидеть своего собственного сына, Куойо?
— На самом деле, я имею в виду.
— Неужели ты думаешь, что я задал свой вопрос в шутку? Я совершенно серьезен.
— На самом деле вы мне не отец!
— Если ты скажешь это там, где тебя могут услышать другие, мы окажемся в затруднительном положении.
— Хорошо.
— Где Копыто, Куойо?
— Ищет нашего настоящего отца. Он должен был идти на север, а я должен был идти на юг. Я так и делал, или почти. Как вы заставили злотигра сделать то, что вы ему сказали?
— Я не заставлял. Поскольку он пощадил мою лошадь, я согласился выполнить его просьбу. Вы с Копытом бросили свою мать одну?
— Она нас заставила, — жалобно сказал он. — Она заставила нас обоих пойти и искать отца.
— А ты не хотел этого делать.
— Мы оба хотели идти, но не хотели оставлять ее одну. Копыто хотел уйти и попытался заставить меня пообещать остаться, но я сказал: пусть он остается, а я пойду. Она заставила уйти нас обоих.
— И оставили ее там одну.
Шкура с несчастным видом кивнул.
— Как давно ушел твой отец?
— Около трех... вы слышали, сэр?
— Нет. А что ты слышал?
— Он ревет, где-то далеко. Он ревет, потом останавливается, а потом снова ревет.
Орев кивнул в знак согласия:
— Птиц слух!
— Он пытается напугать дичь. Зеленого оленя, по-видимому. Видишь ли, он недостаточно быстр, чтобы догнать их. Ему приходится лежать в засаде и бросаться на них, а в такую погоду они не очень-то передвигаются. Еды для них почти нигде нет, и они стараются укрыться от ветра.
— Иногда они умирают. Мой брат, мой второй брат, я имею в виду...
— Сухожилие.
— Да, сэр. Сухожилие. Однажды он сказал мне, что иногда находит их зимой, когда они умирают от голода или замерзают. Он снимает с них шкуру и забирает ее, но мяса на них не бывает.
