— Он имеет в виду, что я и так уже потратил слишком много времени на предисловия, и он прав. Мне нужно сказать вам кое-что, и я должен к этому приступить.
Во-первых, я был болен, как вы знаете. Мне уже лучше, и я чувствую, что скоро поправлюсь настолько, что смогу путешествовать, если боги позволят. Я решил, что нет никакого смысла возвращаться с вами в Бланко — или даже на ферму твоего отца, донна Мора.
Поднялся гул разговоров.
Я попытался прочистить горло, чтобы заставить их замолчать, но в конце концов закашлялся:
— У вас будет достаточно времени, чтобы обсудить все, что я вам скажу, и я обещаю, что буду вести себя тихо и позволю вам это сделать. Пожалуйста, дайте мне закончить.
Поскольку я не поеду ни в Бланко, ни к отцу донны Моры, нет смысла Дуко Сфидо и его пленным дожидаться здесь моего выздоровления. И, конечно, нет никакого смысла ждать донне Море и ее мужу. Так что, если кто-то решит уехать сегодня днем, я желаю им всего хорошего. Мне кажется совершенно ясным, что всем вам не следует откладывать отъезд дальше завтрашнего утра.
Это был мой первый пункт, и я его высказал. Второй касается моей личности, о которой ходят какие-то глупые слухи. Я родился в Витке, чаще называемом Витком длинного солнца. Моя мать не была матерью Инклито, и мой отец не был его отцом. Я думал, что наши лица положат конец подобным разговорам еще до того, как они начались, но это не так, и поэтому я хочу покончить с ними сейчас. Я не стану утверждать, что мы с Инклито относимся друг к другу как братья — но мы высоко ценим друг друга.
Хотя я родился в Витке длинного солнца, мой дом находится в прибрежном городке на западе, который называется Новый Вайрон. У вас здесь полагают, что святые люди не должны сочетаться браком, и, может быть, вы правы; но я не святой человек, и у меня там есть жена, которую я люблю с детства. Мы были разлучены по причинам, которые не имеют для вас большого значения. Достаточно сказать, что мы были разлучены на долгие годы, хотя я все время стремлюсь воссоединиться с ней. Когда я достаточно поправлюсь, чтобы снова отправиться в путь — надеюсь, через несколько дней, — мы с Куойо отправимся в Новый Вайрон.
Шкура начал было протестовать, но мой голос заглушил его:
— Он недавно приехал оттуда и должен быть в состоянии проводить меня. После этого он может продолжить дело, которое привело его в Бланко, если захочет и если его мать согласится. Видите ли, Куойо — мой сын, самый младший из трех сыновей.
— Мне очень жаль, что моя жена и я не были благословлены дочерьми, — сказал я Море. — Я завидую моему брату Инклито с тех пор, как познакомился с...
— Она поет! — воскликнул Терцо.
— Я знаю, — сказал я ему. — Я пытался говорить, несмотря на это. Я предлагаю вам постараться молчать, по крайней мере пока.
— Кто поет? — спросила Джали.
— Кое-кто, кого слышим только мы с полковником Терцо. На самом деле это его не касается, и уж точно не касается всех остальных. — Я на мгновение замолчал, прислушиваясь к песне Саргасс, грохоту волн и крикам морских птиц.
— Я сказал вам однажды, что вы не обладаете никакой магической силой, — сказал Дуко Ригоглио.
— Неужели? Но это, конечно, правда.
— Теперь я стал умнее. Вы наложили какое-то заклятие на Терцо, и я видел ведьму, сидящую в дыму.
— Я знаю, что видели.
— Терцо говорит, что вы велели злотигру нести ваше мясо, и что злотигр положил его и ушел, когда вы ему сказали. Человек, который был тогда на страже, говорит то же самое.
Кучер Инклито кивнул.
— Рядовой Куойо нам ничего не скажет. Теперь я понимаю это, в отличие от прошлого раза, когда разговаривал с ним. Похоже, это мой последний шанс поговорить с кем-то из вас, поэтому я хотел бы кое-что спросить. Не о том, есть ли у вас эти силы — я знаю ответ. Но как вы их получили и что собираетесь с ними делать?
Я промолчал, и Мора заявила:
— Ему благоволят боги. Если бы ты был лучше, они бы тоже благоволили тебе.
— Говорят, он в хороших отношениях с Исчезнувшими людьми, — добавила Джали, — и...
Ее голос затерялся в бормотании других, в том числе Дуко Ригоглио Я закрыл глаза (я очень устал, что, возможно, помогло) и, пытаясь зафиксировать ее голос в своей памяти, попробовал вспомнить джунгли Зеленой и Сухожилие. Сон нахлынул на меня, заставив закружиться в бесконечной ночи.
Глава двадцать первая
КРАСНОЕ СОЛНЦЕ
Я попытался заснуть после того, как написал эти слова о сне, говоря себе, что это подходящее место для сна и что утром я мог бы продвинуть этот отчет немного вперед. Все ушли, в доме так тихо! Его безмолвие должно было бы помочь уснуть, но нет; я полон тревоги и благодарен за малейший звук со стороны Орева и за тихое сопение Джали и Куойо.
Я очень хочу описать виток Красного солнца так, чтобы ты могла его видеть, Крапива, и собираюсь сделать это так реалистично, чтобы его мог себе представить любой читатель этого отчета. Заставил ли я тебя увидеть джунгли Зеленой? Болота и их ужасных обитателей? Огромные деревья и лианы, цепляющиеся за них, как невесты? Или Город инхуми, рощу разрушающихся башен, похожую на благородное лицо, гниющее в могиле?
Нет, несмотря на все мои усилия, я сделал лишь разрозненные намеки.
Что толку пытаться в таком случае?
Мы стояли на пустой улице, Крапива. Пустой, говорю я, хотя с разрушающихся домов вдоль нее падали отколовшиеся камни, скатывались на улицу и оставались лежать там, где переставали катиться, сопровождаемые охраной из разросшихся сорняков.
— Смотрите, — показала Мора.
Я поднял глаза и увидел сияющий багровый диск — солнце, настолько большое, что, когда я протянул ладонь, она не смогла закрыть его целиком. Вокруг него мерцали звезды, и я почувствовал, что Внешний пытается передать мне какое-то послание через него и через них, что этот огромный уголек-солнце, который я видел, выпал из руин, как и камни, и что звезды, которые я видел здесь днем, выросли вокруг него, как сорняки. Но я не могу описать тебе этот огромный город руин. Если бы я был художником, я мог бы нарисовать его здесь, набросать на тонкой серой бумаге хорошими черными чернилами моего друга, продавца канцелярских принадлежностей. Представь себе, что я это сделал, и скажи мне, что бы ты увидела там? Что могла бы увидеть? Несколько сотен полуразрушенных домов, несколько сотен точек на сером небе, которое на самом деле является сказочным пурпуром, и черное солнце (ибо оно должно быть черным на таком рисунке), смотрящее на все и не видящее ничего.
Чтобы понять, ты должна мысленно увидеть это небо и удержать увиденное над собой. А не мои слова. Не мои слова. Не пятна чернил на этой бумаге. Небо, скорее пурпурное или сине-черное, а не голубое, небо, чьи небоземли всегда так же видны, как и дома, хотя они гораздо более далекие и холодные. Там, на пустынной, разрушенной улице, было тепло, но темное небо заставляло ее казаться холодной, и я был уверен, что она скоро станет холодной, и, на самом деле, станет холодной еще до того, как зайдет багровое солнце.
