— Нет стрелять! Нет стрелять! Нет стрелять!
Взглянув наверх, я на мгновение подумал, что вижу над Оревом расписной потолок; но это было небо, ясное, усыпанное звездами небо, такое темное, что казалось почти черным; крыша и верхний этаж дома обвалились, остались только стены.
— Я промахнулся по нему? — В голосе Шкуры прозвучало отвращение к самому себе.
— Не над'. Не над'. — Напавший на Ригоглио человек нерешительно поднялся на ноги.
— Муж бег, — предупредил нас Орев.
— Ты прав, — сказал я ему. — Он побежит, Шкура выстрелит и убьет его, и мы потеряем его. — С этими словами я схватил его за руку.
Мы связали ему руки за спиной тем, что осталось от веревок, которыми были связаны Ригоглио, Морелло и Терцо, и соорудили путы для его лодыжек, которые позволяли ему делать небольшие шаги. Он, казалось, почти полностью утратил дар речи — не будет преувеличением сказать, что Орев мог говорить лучше, — и был так явно безумен, что я обрадовался, что Шкура не убил его. Я видел туннельных богов, которых Тур и его товарищи-заключенные называли церберами, и убил нескольких из них, прежде чем нас с Мамелтой схватили; наш новый пленник так живо напоминал их, что, когда я не смотрел прямо на него или был занят своими мыслями, мне казалось, что нас сопровождает один из них — голодный, злобный и доведенный до отчаяния.
Ригоглио был тяжело ранен, как мы обнаружили, когда сорвали с него рубашку. Мы перевязали его, как могли, оторванными от нее полосками, и я пообещал, что мы позволим Морелло и Терцо нести его, как только найдем материал, из которого можно будет сделать носилки.
Ему удалось улыбнуться, когда он с трудом поднялся на ноги:
— Я могу идти, мастер Инканто. Во всяком случае, какое-то время.
— Оставьте его здесь с парнем, который будет охранять его, — предложил Морелло, — а остальные пусть ищут помощи.
Мора вложила меч в ножны:
— А что, если мы ничего не найдем?
— Здесь их еще больше, — сказал я ей. — Еще больше тех, кто наблюдает за нами и слушает, как мы говорим. Я чувствую их взгляды, как и твой муж.
Сфидо подтолкнул Эко локтем и прошептал:
— Хорошо провели медовый месяц?
— И хорошо, и плохо, — сказала Мора, подслушав его, — но должна признаться, что хуже, чем сейчас, мне никогда не было.
— И в этом виноваты Джали, Дуко и я, — сказал я ей. — Я как раз собирался сказать, что если мы оставим здесь Ригоглио и Куойо, то на них нападут — вероятно, как только мы окажемся далеко отсюда, и уж точно после наступления темноты. Нет, Его величие должен быть с нами — идти пешком, если сможет, или на носилках, если не сможет.
Говоря это, я сам начал идти, и они последовали за мной, Морелло и Терцо рядом со своим Дуко, чтобы помочь ему.
— Орев!
Он приземлился у моих ног — ни птица, ни карлик.
— Ты видел здесь людей? Не таких людей, как этот человек, которого мы связали, а нормальных людей, таких, как мы?
Он кивнул:
— Стая муж! Стая дев! Искать бог?
— Нет, не здесь. Веди нас к ним, пожалуйста. Дуко требуется врач.
— Болш мокр! Птиц идти! — Он улетел.
Одна разрушенная улица вела к другой, а та — к третьей. Эко и Мора поспешили вперед вслед за Оревом; я отстал, с ужасом глядя на эту пустыню, производившую впечатление заброшенности и упадка, и вскоре занял нужное мне место рядом со Шкурой и позади Дуко, Терцо и Морелло.
Там ко мне присоединилась Джали, все еще голая, если не считать ее длинных волос:
— Ты ведь это сделал, не так ли?
Я покачал головой.
— Я не сержусь, я очень благодарна. У тебя замечательный, замечательный отец, Куойо. Я никогда не смогу отплатить ему за все, что он для меня сделал.
Шкура кивнул с настороженным выражением лица.
— Но ты сказал, что это были я, ты и Дуко Ригоглио, Инканто. Не думаю, что он имеет к этому какое-то отношение, и я знаю, что никуда никого не переносила. Я никогда не лгала тебе. Надеюсь, ты это знаешь.
Я сказал ей, что, хотя я не полный дурак, но ничего подобного не знаю.
— Ну ладно, может быть, раз или два, когда это было необходимо. Соврешь ли ты мне, если я задам прямой вопрос?
— Только в том случае, если это будет необходимо.
— Достаточно честно. Не мог бы ты вернуть нас обратно? Прямо сейчас?
Шкура повернулся и испуганно посмотрел на меня.
— Не знаю, — ответил я. — Возможно. Наверно.
— И я?.. — Джали взглянула на Шкуру.
— Сейчас ты красивее, — сказал он.
— Ты снова станешь тем, кем была, если только я не очень сильно ошибаюсь, — сказал я ей. — Я не могу быть уверен, но я так считаю. Шкура, ты должен помнить, что в доме, где мы остановились, жили старуха и молодая женщина.
Он кивнул.
— Старуха, предположительно, была матерью фермера и владела фермой. Ты принес ей стул, сказав, что она не должна стоять в своем собственном доме.
— Конечно.
— Возможно, я уже говорил тебе, что их обеих звали Джали. Я знаю, что сказал это Море.
Шкура кивнул:
— Все говорят, что молодую женщину назвали в честь ее бабушки.
— Это одна и та же женщина — женщина, которая идет с нами, — и инхума.
— Моя тайна! — прошипела Джали. — Ты же поклялся!
— Я поклялся, что никому не скажу, пока меня не вынудят. Теперь я вынужден это сделать. Шкура — мой сын, и ты соблазнишь его, если сможешь. Не отрицай этого, пожалуйста. Мне лучше знать.
Не дав ей времени для ответа, я сказал Шкуре:
— Честность вынуждает меня сказать, что сейчас Джали не является инхумой. Она здесь человек, точно такой же, как и мы, и, я полагаю, по той же причине. Но если мы вернемся в наш настоящий виток — я верю, что так и будет, — она снова станет такой, какой была до того, как пришла сюда. Скоро ты возьмешь себе жену, как это сделал я, когда был моложе...
Я почувствовал странное замешательство и, не имея зеркала, посмотрел вниз на свои толстые пальцы, поворачивая их туда-сюда.
— Ты выглядишь по-другому. — С бо́льшей проницательностью, чем я ему когда-либо приписывал, Шкура угадал мои мысли. — Может быть, мы все.
Я покачал головой:
— Ты не изменился.
— Ты действительно стал гораздо больше похож на моего настоящего отца. Ты выше, чем он был, и старше, но ты больше похож на него, чем раньше.
— Ты лгал, когда называл его своим сыном! Я должна была догадаться!
— Он — мой духовный сын, — сказал я Джали, — и я не лгал, хотя он сам верит, что я лгал. Я хотел сказать, Шкура, что ты скоро женишься. Я был на год моложе тебя, когда мы с твоей матерью поженились. Иди чистым к своему супружескому ложу. Так будет лучше.
