Я кивнул:
— Да, есть.
— Когда мы говорили о деревьях, растущих из стен, ты сказал, что Исчезнувшие люди строили лучше, чем мы.
— По крайней мере, лучше, чем мы сейчас.
— Значит, то место на острове опустело очень давно.
Я попытался прочитать его взгляд, как он попытался прочитать мой — попытался узнать, как много он знает, и догадаться, о чем он догадывается.
— А что с ними случилось?
Я уставился на болото. Это длилось не более нескольких секунд, но передо мной, казалось, встал весь Виток красного солнца: голодный, злобный омофаг; кладбищенские ворота, сквозь которые просачивались клочья тумана, словно заблудшие духи; глупый, суровый стражник перед ними, представлявший нашу единственную надежду на лечение Ригоглио и правосудие.
Конечно, мы не говорили все сразу, хотя это должно было показаться именно так. Сам Ригоглио был почти слишком слаб, чтобы говорить, кучер почти не разговаривал с тех пор, как мы приехали, и, мне кажется, Эко и Терцо держались спокойно. Шкура и Джали тоже, возможно, но Мора, Сфидо и я болтали как обезьяны.
Стражник, казалось, не слышал ничего из того, что мы говорили, но направил на меня свое длинное оружие, которое не было ни пикой, ни копьем, хотя напоминало оба:
— Вы, что, палач?
— Что?
— Я спрашиваю, вы, что, палач? Вы состоите в их гильдии? — Он дернул головой, указывая на что-то более далекое, чем кладбище, камни которого покрывали широкий склон холма позади него.
Я сказал «Нет» не столько для того, чтобы отрицать это, сколько потому, что не понял его.
— Башня Матачинов?
Я покачал головой и сказал, что никогда не слышал о таком месте.
— У вас есть этот меч, — он указал на него, — и эта одежда.
— Да, но я здесь чужой.
— Дуко ударили ножом, — сказал Морелло и выразительным жестом указал на рану. — Мы перевязали его, но он потерял слишком много крови.
Охранник кивнул; если он и понял, то по его лицу этого не было видно.
— Ему нужен врач, — заявила Мора.
— Или тюремщики, у которых хватит ума позволить ему умереть, — добавил Сфидо.
Морелло возмутился, и Шкура встал между ними.
— Если наш Дуко умрет, он тоже умрет! — выпалил полковник Терцо и бросил на омофага взгляд, полный ядовитой ненависти.
Глаза Моры вспыхнули:
— Ты здесь не начальник!
— Тогда свяжи мне руки и сама неси Ригоглио. Я говорю, что, если Ригоглио умрет, он умрет!
Эко зарычал. Его рука легла на рукоятку меча.
— Я скорее отпущу его, — сердито сказала Мора Терцо, — чем позволю тебе убить его. Я скорее верну ему его нож и позволю ему убить тебя.
Охранник крикнул, требуя тишины, Орев каркнул: «Нет речь!» — и Джали захихикала.
— Никто никого не убивает. — Охранник направил свое странное оружие на омофага. — Пока я не отдам приказ.
— Хорошо сказано, — сказал я ему.
— А вы... где ваш меч?
Я показал ему пустые руки:
— У меня его нет.
Ригоглио поднял свою большую голову, как будто она была слишком тяжелой для него:
— Наш друг — колдун, стрего. Как видите.
— Давайте на этом закончим! — Охранник поманил Джали к себе. — Ты с ними?
— Хочешь, чтобы я была?
Он уставился на нее, словно не в силах придумать ответ, и выругался монотонным шепотом.
— Нет смерть! — Орев разговаривал с Ригоглио, и я наклонился, чтобы послушать его, понимая, что Орев услышал что-то, чего не слышал я.
— Не надо меня жалеть, Инканто. — Я едва мог разобрать слова. — Мне уже всё равно.
Сфидо спросил меня:
— Разве вы не можете вдохнуть в него новую жизнь?
Я снова покачал головой:
— Я уже пытался. Я думал, вы хотите его смерти.
— Да. Но я хочу, чтобы он встал перед стеной и ему вышибли мозги.
Охранник снял свой военный плащ и отдал его Джали:
— Надень его. Надень его сейчас же.
— Красный — хороший, волнующий цвет, не так ли? — Она накинула его на плечи и широко расправила, поставив одну ногу на цыпочки и согнув колено. — Ты можешь сделать для меня зеркало, Раджан?
— Может быть, могу, — сказал я ей. — Но не буду.
— Тебе и не нужно. Я вижу свое отражение в его глазах. Можешь посмотреть, — сказала она охраннику. — Вперед. Можешь даже потрогать меня, если ты милый.
На мгновение я испугался, что Шкура может выстрелить в него. Вместо этого его голос вывел меня из задумчивости:
— Отец?
— Да. Что это?
С болота поднимался туман, похожий на тот, который поднялся с реки, когда в тот вечер в Витке стало холодно. Я вспомнил, как Крапива видела призраков, поднимающихся из озера Лимна в то последнее лето, когда они с родителями отдыхали там.
— О чем ты думал, Отец?
— Туманы и дымка. Они почти так же нематериальны, как тени, Шкура. И все же они могут соединить наши переживания железными узами.
Проследив за моим взглядом, он тоже посмотрел на болото. Там пролетела одинокая птица, и на мгновение мне показалось, что это Орев, но она полетела дальше, намереваясь, как и я, вернуться в свое гнездо.
— Был белый морской туман, — сказал я Шкуре, — гораздо более густой, чем этот, когда мы с Крайтом отправились на баркасе искать Саргасс.
— А это еще кто?
— Певица, которую мы с полковником Терцо иногда слышим.
Он снова замолчал, и я тоже, вспоминая ласки двух губ и одной руки.
Наконец:
— Отец, могу я задать тебе важный вопрос?
— Конечно.
— Тебе он покажется довольно глупым. Возможно, так и будет. Но для меня это все равно важно.
— Я понимаю, сынок.
— Когда... иногда ты ведешь себя так, будто мои вопросы не очень важны.
Я кивнул:
— Иногда ты спрашиваешь меня просто из любопытства или когда я погружен в другие мысли. У меня есть претензии к тебе, Шкура, так же как и у тебя ко мне. Возможно, нам следует быть более терпимыми друг к другу.
— Я постараюсь. Вот мой вопрос, Отец. Когда ты был в моем возрасте, ты понимал, в каком витке живешь? Что ты живешь в Витке длинного солнца?
— Когда я был в твоем возрасте, Шкура, я уже не жил там. Твоя мать и я были женаты, родился твой брат Сухожилие, и мы были здесь, на Синей. — Воспоминания о борьбе и отчаянии вытеснили золотые дни. — Мы еще не жили на Ящерице, но были здесь.
