Шкура начал было говорить, но я поднял руку:
— Что касается твоего вопроса... В твоем возрасте я не понимал ни Витка длинного солнца, ни этого, в котором жил тогда. И все еще не понимаю. Я, наверное, понимаю больше, чем ты. Возможно. Но я не понимаю всего. Ты думаешь, что я пытаюсь скрыть от тебя свои знания.
— Я знаю, что это так, Отец. — Его тон был твердым и немного сердитым.
— Я уже многое тебе рассказал. Многое из того, на что ты обращал мало внимания, и многое из того, что ты отвергал, потому что это не соответствовало твоим предрассудкам.
Нехотя:
— Иногда.
— Как скажешь. Когда я был моложе, чем ты сейчас, Шкура, и жил в Витке, мой отец пытался научить меня всему, что касалось его лавки и ее дел. Он продавал бумагу, перья, чернила, карандаши, бухгалтерские книги и тому подобное. Я знаю, что уже говорил тебе об этом.
— Да, Отец.
— Я затыкал уши. С тех пор я часто жалел, что не слушал его с величайшим вниманием. Видишь ли, он хотел, чтобы я управлял его магазином, когда он состарится. Я твердо решил не заниматься этим. Временами, когда я чувствовал, что полностью завладел твоим вниманием, я пытался рассказать тебе то, что я знаю, так, чтобы ты мог вспомнить это через много лет.
— Сейчас я слушаю тебя, Отец. На самом деле.
Я тоже прислушался, как и минуту или две назад, когда замолчал. В основном я пытался услышать любой звук, который мог бы возвестить о возвращении Орева, но слышал только фырканье и топот одной из наших лошадей, а также медленное биение крыльев, более широких и мягких, чем у Орева.
— Ты не собираешься сказать мне что-нибудь?
— Возможно. Шкура, есть один вопрос, очень важный вопрос, о котором я не могу говорить. В прошлом я пытался сменить тему, когда ты слишком близко подходил к нему, и, наверное, сделаю это снова.
— Ты понимаешь, что такое Исчезнувшие люди. Я знаю, что ты понимаешь.
— Нет.
Он не обратил на это внимания:
— Мне кажется, что они — ключ к разгадке. Если бы я только мог понять их, я бы понял все, даже то место, куда мы ходили, когда ты думал, что мы едем на Зеленую. Только это не была Зеленая, верно?
Я покачал головой.
— И что же это было?
— Дуко Ригоглио сказал, что это был Виток короткого солнца, тот самый виток, из которого его давным-давно силой вытащили, чтобы посадить на борт Витка. Посадить на борт Витка длинного солнца, я должен был сказать.
— Но это было слишком давно, Отец. Ты сам так сказал. Тысячи лет.
Я кивнул:
— Так я сказал, так оно и есть. Вот почему я не буду называть его Витком короткого солнца.
Его следующий вопрос удивил меня:
— Как ты думаешь, они похоронили его на том большом кладбище?
— Ригоглио? Нет.
— Они сказали, что похоронят.
— Тогда они это сделали.
Стражник запер ворота, сказав, что делает нам одолжение:
— Я мог бы проводить вас коротким путем, там есть пролом в стене, и я знаю, как его найти.
Я заметил, что, в конце концов, длинная дорога часто бывает самой короткой.
— Только нам пришлось бы пройти через Старое Подворье и подняться на барбакан сзади. Это не совсем обычное дело. — Он замолчал. — Некоторые из тех, что вошли в Старое Подворье, так и не сумели выйти, если вы понимаете, что я имею в виду. А теперь пошевеливайтесь, все вы.
Я шел рядом с ним, Шкура прямо перед нами:
— Вы ведете нас к врачу?
— К лохагу
[108].
— Ваш офицер?
Он кивнул:
— А как ее зовут? Ту, что с моим плащом?
— Джали.
— Джали! Возвращайся сюда!
Она улыбнулась:
— Ты боишься, что я собираюсь убежать?
— Ты далеко не уйдешь, но и потом от тебя не будет никакой пользы.
Шкура бросил на него взгляд, который, как я надеялся, стражник не заметил.
— То, что ты надела — мое, и, значит, ты моя. Поняла меня? Ты не с остальными, ты отдельно.
— И твоя. — Она заняла позицию слева от него (я сам был справа) и взяла его под руку.
Это была долгая и утомительная ходьба, и мы все уже устали. Дуко Ригоглио потерял сознание. Его друзья несли его до тех пор, пока уже больше не могли нести; тогда стражник остановил повозку и приказал кучеру отвезти всех нас к барбакану — низкому, хмурому, толстостенному форту, построенному на арках над сухим рвом.
— Мы похороним его там. — Стражник ткнул большим пальцем в сторону кладбища. — Не здесь, наверху. Поближе к реке.
Я покачал головой:
— Он должен жить.
Но лохаг был того же мнения, что и стражник, и сказал мне, что я — мастер Гильдии палачей.
— Нет, — настойчиво сказал я. — Мы — бедные путешественники, гости. Мы добрались до вашего города только сегодня, следуя вдоль реки на север. Я никогда никого не пытал и никогда не буду пытать.
— Еще у него был меч, — сказал стражник лохагу, — только он что-то сделал с ним, когда я не смотрел. Остальные говорят, что он колдун.
Лохаг задумчиво кивнул, обмакнул перо в чернила и что-то нацарапал на клочке пергамента.
— Ему нужна кровь, — сказала лохагу Джали. — Пойми, мне все равно, будет он жить или умрет. Для меня это ничего не значит. Но ему нужна кровь. У него почти не осталось крови, это видно любому.
Лохаг поднял глаза от своего клочка пергамента:
— Ты с ними, шлюха?
— Была, но теперь я с ним. — Она указала на стражника.
— Тогда уведи ее отсюда.
Стражник повиновался.
Лохаг сделал мне знак рукой:
— Вы главный?
— Да.
— Тогда я возлагаю на вас ответственность за остальных. Вы знаете, где находится Медвежья башня?
Я совершенно искренне ответил, что никогда раньше не бывал в этом городе и понятия не имею, где что находится.
— Я пошлю с вами мальчика. — Он протянул мне пергамент. — Я написал им, чтобы они вылечили его или попытались это сделать, а остальных уложили сегодня вечером спать. Этого они заберут. — Он указал на омофага. — Он — их плата. Он умрет в яме, а это лучше, чем он заслуживает.
Я начал было протестовать.
— Он ударил ножом вашего друга, не так ли? Вы видели это?
Я кивнул.
