— Ты сказал, что они похожи на пиявок. — Шкура выглядел задумчивым.
— Несомненно, сказал. Между ними, конечно, есть заметное сходство.
— Когда мы с Копытом были совсем маленькими, мы часто играли в озерцах над твоей фабрикой.
— Помню.
— Однажды мы нашли очень красивое озерцо, в котором было много красивых маленьких рыбок и пятнистых лягушек. Зеленых с синими пятнами, кажется. — Он замолчал и выглядел смущенным.
— Да. Ну и что с ними?
— Ну, пока мы смотрели на них, мы увидели одну пиявку, красную. Довольно большую. Она плыла прямо на одну из лягушек, и мы с Копытом закричали, чтобы привлечь ее внимание. Ты же знаешь, как это делают дети?
— Конечно.
— Только лягушка не обратила на нас никакого внимания, и как раз в тот момент, когда она открыла рот, я понял, что она приняла пиявку за рыбу и собирается ее съесть.
Я сказал, чтобы подбодрить его:
— Их невозможно съесть, даже Орев не может. Я полагаю, что в их слизи есть какое-то химическое вещество.
— Да. Лягушка взяла ее в рот и выплюнула, а пиявка поплыла туда, где лягушка не могла достать ее, и закрепилась на затылке. Когда мы вернулись, там была мертвая лягушка, а пиявка исчезла. Я подумал о том, что пиявки не настолько похожи на рыбу, чтобы обмануть нас. Но эта одурачила лягушку, которая решила, что это была маленькая рыбка, и она, вероятно, одурачила и рыбу. Джали дурачила меня точно так же, пока ты не сказал мне. Я думал, что в доме было две женщины, старая и молодая, но это была она одна.
Я кивнул.
— Ты сказал, что они сами делают свои руки. А не могли бы они вместо этого сделать лапы? Как у собаки или кого-нибудь еще?
— Я полагаю, что могли бы. Я никогда этого не видел.
— И тогда они смогут обмануть настоящую собаку?
— Сомневаюсь.
— Ты сказал, что собирался рассказать мне много чего об Исчезнувших людях, — сказал он мне вызывающим голосом.
— Я не могу сказать, что расскажу тебе много, потому что и сам многого не знаю. Но кое-что я расскажу, и постараюсь сделать так, чтобы это имело отношение к предметам, о которых мы говорили сегодня вечером.
Орев приземлился на ручку моего посоха, который лежал поперек моих ног:
— Птиц взад! Плох вещь!
— Не имеет значения. Ты нашел способ провести наших лошадей через болото? Или вокруг него?
— Птиц найти. — Он взъерошил свои перья и расправил крылья, чтобы казаться больше. — Идти птиц!
— Только не сейчас. Нам надо поспать. Но мы будем очень благодарны, если ты проведешь нас утром.
— Теперь, я полагаю, ты захочешь лечь спать, — сказал Шкура, — и я никогда не услышу того, что ты собирался мне сказать.
Я покачал головой, прислушиваясь к беспокойным движениям лошадей, о которых только что говорил Ореву.
— Тогда скажи мне сейчас. — Чтобы придать вес своим словам, он подбросил дров в костер.
— Я уже говорил тебе, что бесчинства инхуми изгнали Исчезнувших людей с Синей.
Он кивнул.
— А ты их видел? Я имею в виду Исчезнувших людей; я знаю, что ты видел инхуми только издалека, за исключением Джали.
— Нет, никогда. Люди говорят, что ты видел. Они говорят, что ты с ними разговариваешь и все такое. Я не понимаю, как ты мог бы это сделать, если они действительно ушли.
Я вздохнул:
— Мне уже надоело слышать, что говорят люди. Что это были за люди, и как они узнали?
— Полковник Сфидо. Я не знаю, как он узнал. Во всяком случае, он пытался кое-что выяснить у меня. Он хотел знать, как ты это сделал, но я не смог ему сказать.
— Полагаю, до него дошли слухи от наемников и от наших труперов.
— Донна Мора тоже так сказала. Когда мы все были в Медвежьей башне? «Твой отец разговаривает с Исчезнувшими людьми, называет их Соседями и в мгновение ока переносит нас на другие витки. Но ты ведь ничего об этом не знаешь, верно?» Она вроде как дразнила меня. Я сказал, что действительно не знаю, и она рассмеялась. Она мне понравилась, и она не может быть намного старше меня.
— Она моложе тебя. По крайней мере, на два года.
Шкура пристально посмотрел на меня и покачал головой.
— Если ты не веришь мне о Море, с которой ты виделся, разговаривал и делился едой, то почему же ты должен верить мне об Исчезнувших людях, которых никогда не видел?
Орев поддержал его, каркнув:
— Хорош мал.
— Да, это так. Но он скептичен и легковерен поочередно, как это обычно бывает с молодыми людьми, и очень часто скептически относится к правде и доверчиво относится к полуправде и откровенным измышлениям. Мора, как я уже сказал, значительно моложе тебя, и если бы ты мог видеть ее месяц назад, то не сомневался бы в этом. Могу ли я обременить тебя еще больше? Ты можешь быть скептиком, если хочешь, тем не менее это правда.
— Хорошо. Чем?
— Подростки — это просто те люди, которые еще не сделали выбор между детством и взрослостью. До тех пор, пока кто-то пытается удержать преимущества детства — свободу от ответственности, главным образом, — стремясь претендовать на лучшие стороны взрослой жизни, такие как независимость, он остается подростком.
Шкура уставился на пламя и ничего не сказал.
— В конце концов, большинство людей выбирают быть взрослыми или вынуждены это делать. Очень немногие уходят в детство и никогда его не покидают. Значительно большее число остаются подростками на всю жизнь.
— Я... — Он замолчал и сглотнул. — Ты хочешь сказать, что донна Мора стала взрослой, просто сказав так?
— Конечно, нет. Она не могла, потому что никто не может. Она вышла замуж, но не для того, чтобы искать нового отца, как это делают многие молодые женщины, а чтобы стать полноправным партнером Эко. Она стала новым руководителем народа Бланко единственно возможным способом: предложив свое руководство, когда оно было необходимо.
— И ты научил ее всему этому?
— Нет. Раз или два я давал ей советы. Как и Фава, я уверен. Как и ее отец. Но то, что она сделала, она сделала сама, потому что она единственный человек, который мог это сделать.
— Ты считаешь, что я еще не стал. Взрослым.
— Я считаю, что ты очень стараешься стать взрослым и скоро станешь. — Я постарался смягчить свой голос, который был почти таким же резким, как у Орева. — Несомненно, было время, когда Мора тоже очень старалась стать взрослой, хотя никто из нас этого не видел. Возможно, когда она ехала на север или томилась в плену у Солдо.
— Я должен подумать об этом, Отец. Я сделаю это сегодня ночью.
— Хорошо.
— А как это произошло с тобой? Если не хочешь, можешь мне ничего не говорить.
