Джали ухватилась за эту возможность:
— Это птица Инканто, Малики. Та самая, о которой я вам рассказывала. Это говорящая птица, но то, что он говорит, не имеет большого смысла.
Она взглянула на Орева:
— Я никогда не видела ничего подобного. Где ты его взяла?
— Я этого не делала, Малики. Я ему даже не нравлюсь. Он принадлежит Инканто.
— Он что, отец Сухожилия?
— Инканто? Я так думаю. Он так говорит, и он... э... он более правдив, чем я.
— Как и почти все. — Малики подняла бровь. — Ты его любишь?
— О, да!
— А как насчет его сына, Куойо?
— Он мерзкий, неблагодарный, мстительный мальчишка! — Джали, казалось, готова была шипеть, как кошка.
— Но, я бы сказала, хорошо разбирается в женщинах. Почему ты здесь?
— Вы... — глаза Джали вспыхнули. — Я не обязана вам говорить!
— Ты ошибаешься. Мы привязываем длинную веревку к ногам девушки и бросаем ее в колодец. Когда мы ее вытаскиваем, то обычно находим более сговорчивой. Или мертвой. Если ни то, ни другое, — Малики улыбнулась, как крокодил, — мы бросаем ее снова.
Она повернулась ко мне:
— Так вы Инканто? Почему вы разговаривали с этими людьми?
— Они не разрешали нам идти дальше, и мы надеялись, что они покажут нам, где живет мой сын, или пошлют кого-нибудь, чтобы привести его сюда.
— Сухожилие — ваш сын? — Бровь снова приподнялась.
— Да.
— Ваше настоящее имя?..
— Рог, как вам сказал мой сын Шкура.
— Вы родились на Витке длинного солнца. Не отрицайте этого. В каком городе?
— Я не отрицаю. В Вайроне.
Малики кивнула, как казалось, в основном самой себе.
— Сухожилия здесь нет, хотя мы ожидаем его скорого возвращения. Его семейные дела — его личное дело, улаживать их — не моя работа. Пойдемте со мной, все вы.
Мы покорно, как три овцы, последовали за ней по узкой пыльной улочке, вдоль которой стояли крытые соломой бревенчатые дома, мало отличавшиеся от большинства домов в Новом Вайроне, пока не вышли на небольшую площадь, где женщины сидели, разговаривая парами, или стояли, разговаривая группами.
— Вот в этот колодец мы и сбросим вашу рыжую. — Малики указала на навес. — В это время года вода стоит высоко, так что падать не так долго. Вероятно, нам придется бросить ее туда несколько раз.
Джали покачала головой:
— Инканто вам этого не позволит.
— Инканто, который говорит, что его зовут Рог, не имеет к этому никакого отношения. Из простой порядочности я должна предупредить тебя, что эта вода небезопасна. Она достаточно хороша для стирки одежды и полива садов, но мы должны ее кипятить прежде, чем сможем пить, поэтому постарайся не глотать слишком много.
Когда мы снова тронулись в путь, я спросил, куда она нас ведет.
— В дом Сухожилия. Разве вы не туда хотели пойти?
— Да. Конечно.
— Хорошо. Туда мы и направляемся. Вы можете подождать его там. Он должен вернуться еще до темноты, но, если нет, его жена, вероятно, приютит вас, если вы будете хорошо себя вести. А вы ее знаете?
— Слегка. Сомневаюсь, что она меня помнит.
— Она хорошая фехтовальщица. Когда вы увидите ее, скажете, что она слишком толстая для этого, но все равно она — хорошая фехтовальщица. Вы были хорошим фехтовальщиком, по крайней мере, так мы слышали. Я полагаю, что ваши ноги уже не те?
— Я пользовался мечом, — признался я, — хотя и не очень искусно. Сухожилие преувеличивает мои подвиги, я уверен.
— Он никогда не говорит о вас.
Она остановилась перед бревенчатым домом, который был больше соседних, вытащила кинжал, висевший у нее на поясе, и постучала им в дверь.
Дверь открыла улыбающаяся женщина, более широкая, чем я ее помнил, с двумя маленькими мальчиками по бокам.
— Нам нужно войти и поговорить с тобой, Бала
[113], — сказала Малики. — У тебя найдется минутка? — Я почувствовал легкую вонь, которую приписал мальчикам.
— Да, да! Входите! У нас есть фрукты. Не хотите ли немного вина?
Малики покачала головой.
— А вы, сэр?
Я поблагодарил ее и сказал, что с удовольствием выпью бокал. Шкура и Джали кивнули.
— Птиц пить? — каркнул Орев и прыгнул за нами.
— Немного воды для моей птицы, пожалуйста. Если у вас есть та, что пригодна для питья.
Она с любопытством посмотрела на Орева, тяжело опустилась на колени и склонила голову набок, словно сама была птицей:
— Ты такой большой! Обещаешь, что не будешь клевать Шаука
[114] и Карна
[115]?
— Клюв фрукт!
Бала подняла на меня глаза, ее розовое лицо еще больше порозовело:
— А виноград ему понравится?
— Любить винград!
— Хорошо, виноград в чашке. Это ваша птица, сэр? Вы дадите ему немного? Садитесь, пожалуйста. Все садитесь, пожалуйста.
Она поспешила прочь, а Орев полетел к спинке большого стула из гладкого вощеного дерева, чтобы спастись от ищущих пальцев Шаука и Карна.
Малики села на меньшую скамью, оставив для нас две побольше:
— Два мальчика. Естественно, они хотят дочь, но она никогда не жалуется.
Я изучал их, вспоминая Копыто и Шкуру, когда те были намного моложе:
— Они не близнецы.
— Да. Шауку сейчас три года, а Карну, должно быть, уже два, если я правильно помню роды Балы. — Малики наставила указательный палец на Джали. — А как тебя зовут? Я все еще не выучила твое имя, а мне придется представить тебя Бале.
— Вам здесь не нравится мое имя. — Она посмотрела на меня. — Можно я назову ей другое?
— Конечно, Акация.
— Акация, Малики.
— Я понимаю. А до того, как ты его поменяла?
— Джали.
— Вы называете своих женщин в честь цветов на Всеобщем языке, — обратилась ко мне Малики. — Мы здесь используем высокую речь для имен и некоторых других вещей. Например, Малики — это не мое имя. А вы, наверное, так подумали.
Я кивнул.
— Я малики-женщина, деревенский судья. Ваш сын Сухожилие — если он действительно ваш сын — раис-мужчина; я бы назвала его нашим генералом, если бы у нас была настоящая орда. Он ведет в бой нашу дружину.
