— А ты не собираешься спросить, чего я хочу? — поинтересовалась она.
— Нет. Я знаю, чего ты хочешь, и не могу тебе этого дать.
— Можешь, временно.
— Ты же не хочешь, чтобы это было временно. Ты хочешь это навсегда — а этого я не могу обеспечить.
— Я тоже не могу дать тебе то, что ты хочешь, кальде.
— Я же просил тебя не называть меня так, — напомнил я ей.
— Хорошо, — сказала она.
— Что касается того, чего я хочу, то я хочу вернуться домой. Это все, чего я хочу, и я это делаю. Я хочу собрать вместе Кабачка и других предводителей, которые послали меня, признаться, что потерпел неудачу, рассказать им, как я потерпел неудачу, и дать им это прочитать. Верно, конечно, что ты не можешь помочь мне в этом; но так же верно и то, что я — мы, я должен сказать — не нуждаемся в твоей помощи. Я только прошу тебя не мешать нам. У нас есть серебро, несколько карт и наши лошади. Мы...
Она перебила меня:
— Лошади, на которых я не могу ездить.
— Ты не можешь, но тебе и не нужно.
— Я бы хотела прокатиться с тобой, как на Зеленой, когда мы ездили смотреть посадочный аппарат. Я была плохой наездницей, я знаю.
— Я и сам плохой наездник, хотя в последнее время мне часто приходилось ездить верхом. И, безусловно, ты ездила лучше, чем я ожидал.
— Твой сын, тот большой, сказал, что мы не можем быть призраками. — Она хихикнула. — Потому что его лошади не боялись нас. Он думал, что пошутил, помнишь? И я сказала: «О, лошади не должны меня бояться». Он действительно полюбил меня. Он любил меня больше, чем жирную Балу.
Я ничего не ответил.
— Значит, если бы я могла поехать с тобой здесь так же, как и там, ты мог бы сказать, что я твоя сноха, жена брата Шкуры.
— Я мог бы. Но не стану.
Джали, казалось, не слышала меня:
— У меня достаточно денег, чтобы купить лошадь. Деньги даются нам легко. Мне, во всяком случае. Настоящие карты. Мы любим карты, потому что они легкие.
— То, что их берут, мешает посадочным аппаратам вернуться в Виток длинного солнца. А это значит, что у вас будет меньше добычи.
Она одарила меня улыбкой со сжатыми губами:
— О, вас здесь очень много. Для меня этого более чем достаточно.
Я возился со своим пеналом, затачивая маленькое перо, которым пользуюсь сейчас:
— Ты не заботишься о своей расе.
— Вы — моя раса. Ты это знаешь, тогда почему не хочешь признать? Внутри я — одна из вас. Как и все, кто сражался за тебя в Гаоне.
— А как насчет инхуми, которые уничтожили Исчезнувших людей, Джали? Они тоже были людьми?
— Они умерли еще до моего рождения.
Некоторое время мы сидели молча, прислушиваясь к шуму ветра в деревьях и медленному дыханию Шкуры. Время от времени он невнятно бормотал одно-два слова; возможно, Джали могла различить их или догадаться о содержании его снов по их тону, но я не мог.
— А где Орев? — наконец сказала она.
— Неподалеку, я полагаю. Он улетел после того, как предупредил меня о твоем появлении.
— Я ему не нравлюсь.
Я ничего не ответил, а если и ответил, то лишь пробормотал что-то невнятное.
— А тебе?
Я никогда об этом не думал. Через некоторое время я сказал:
— Да, нравишься. Я бы хотел, чтобы ты ушла. Но да, нравишься.
— Я пью кровь. Человеческую кровь, по большей части.
— Я это знаю. Как и Крайт.
— Но мы же вас не убиваем. Не очень часто, по крайней мере.
Я кивнул.
— Когда ты был на реке с той маленькой девчонкой из Хана, мы все говорили, что убьем тебя, что нам придется это сделать. Мы так решили. Но на самом деле никто из нас не хотел этого делать. Мы продолжали держаться в стороне, каждый из нас надеялся, что это сделает кто-то другой.
— Ты была одной из них? Да, теперь я вспомнил. Вас было так много — почти все вы должны были быть там.
— Но ты думал, что меня там не было, потому что я тебе нравлюсь. Ты ведь надеялся, что меня там не было, правда.
— А еще потому, что ты не попыталась убить меня, когда мы снова встретились.
Она выглядела задумчивой:
— Я все время думала, что тебя убьют в бою. Тогда мне и не придется этого делать. Раджан?..
— Да?..
— Та женщина. Большая женщина, которую они держали на цепи. Я забыла ее имя.
— Синель.
— Да, Синель. Они... мы собирались убить ее детей, мы, инхуми. Они годами пытались завести детей, сказала она, она и какой-то мужчина в подвале.
— Гагарка.
— Но они не смогли, поэтому взяли детей, чьи родители были убиты. Пятерых, сказала она. Кажется, что это ужасно много.
— На Зеленой должно быть очень много детей, нуждающихся в родителях.
— Как ты думаешь, мы действительно сделаем это? Мы, инхуми? Убьем этих детей? Они должны были захватить деревню твоего сына, и они пытались, но не смогли.
— Деревню Абаньи. Это настоящее имя Малики, как я понял, когда у меня было время вернуться мыслями к старым дням в Вайроне. Полковник Абанья. Карья — ее деревня, не Сухожилия. Она может никогда не стать деревней Сухожилия.
— Я бы поспорила с тобой об этом, Раджан.
— Давай не будем спорить.
Какое-то время она сидела молча, и на этот раз молчание нарушил я, сказав:
— Ты ведь не можешь плакать, Джали?
— Нет. Только не здесь.
Она ждала, что я заговорю, но я молчал.
— Ты хочешь, чтобы я пошла, Раджан? Я имею в виду, пошла с тобой. С тобой и Шкурой, что бы ты ни говорил. Но если ты хочешь, чтобы я сейчас ушла, я так и сделаю.
— Да, — ответил я. — Пожалуйста, уходи.
Она встала, кивнув самой себе, и откинула назад длинные рыжеватые волосы своего парика:
— Ты ведь знаешь, куда я хотела бы пойти, не так ли? Где бы мне хотелось быть?
Я кивнул.
— Я не могу пойти туда без тебя. Где бы ты хотел быть, Раджан? Где бы ты хотел быть, если бы мог оказаться где угодно? — Ее руки уже становились более широкими и более плоскими, ладони тоже расплющились, когда они потянулись к лодыжкам.
— Я не уверен.
— В Новом Вайроне с матерью Шкуры? Ты же туда направляешься.
— Где угодно? — спросил я ее. — В достижимом или несбыточном?
— Да. Где угодно.
— Тогда я хотел бы вернуться на наш маленький баркас вместе с Саргасс. — Я не знал этого, пока слова не слетели с моих губ.
