Муж кивнул:
— Иди. Иди или дерись, старик. У тебя есть палка. У меня есть своя, и я тебе грю. Ты идешь?
— Да. — Он поднял сухую ветку, которую подобрал прошлой ночью, и погнул ее в руках. — Я, конечно, не буду с тобой драться — это было бы верхом неблагодарности, и я уже несколько раз собирался уйти. Я бы предпочел уйти по-дружески.
— Вали отсюда!
— Понимаю. Тогда я должен тебе кое-что сказать. Я мог бы победить тебя этим, а потом побить, если бы захотел. Я не буду, но могу.
Муж неторопливо шагнул к нему:
— Она сломается, а ты старше меня.
— Да, наверное, так и есть. Но эта палка не сломается, во всяком случае я ее использую так, чтобы она не сломалась. И если ты действительно считаешь, что из-за разницы в возрасте ты обязательно побьешь меня, то с твоей стороны угрожать мне подло — очень подло.
Когда прошло больше минуты, он сделал шаг назад:
— Поблагодари от меня твою жену, она была добра к нуждающемуся незнакомцу. И ты тоже. Скажи ей, если захочешь, что я ушел по собственной воле, не желая истощать ваши скудные запасы пищи.
Он повернулся, чтобы уйти.
Впоследствии он не мог сказать, слышал ли он уготованный ему удар или просто знал, что он последует. Он качнулся вправо. Просвистев вниз, шишковатая головка оцарапала ему руку и ушибла колено. Он повернулся, когда она ударилась о землю рядом с его левой ногой, наступил на нее, ткнул окровавленной палкой в лицо мужа и отбросил ее в сторону. Полсекунды — и шишковатый посох оказался у него в руках. Быстрый, четкий удар сбил мужа с ног. Другой погасил фонарь.
Один раз он обернулся, чтобы взглянуть на освещенные окна фермы, которую покидал, но только один раз.
— Нужна практика! — воскликнул человек старше его самого, непрошено появившийся в его сознании. — Уничтожу тебя, сражайся! Уничтожу твою технику!
У него была седая борода, и он тревожно подпрыгивал, но его удары и порезы были точны, как у хирурга с ланцетом и скальпелем, и несравненно быстрее.
«Я не могу сейчас тренироваться, мастер Меченос. Посох нужен мне, чтобы нащупывать себе дорогу».
Так звали старика. Он повторил это себе под нос, затем сказал громче:
— Меченос. Мастер Меченос.
Где-то вдалеке птица крикнула: «Шелк? Шелк?» Ее хриплый крик — случайно или, более вероятно, в его собственном сознании — превратился в знакомое имя.
— Да, — сказал он вслух. — Шелк. Патера Шелк. И старый патера Щука, которому, должно быть, было лет восемьдесят. Также сивиллы, майтера Роза, майтера Мрамор и генерал Мята.
Виток перевернулся вверх дном, и неожиданно — совершенно неожиданно — появились патера Квезаль, патера Росомаха и патера Наковальня, а также Гагарка и Синель, Кремень, Мукор, Бекас, прекрасная Гиацинт и дюжины других. Бег и стрельба — для майтеры Мята, которая продолжала носить черное бомбазиновое платье сивиллы, с иглометом и азотом в больших боковых карманах, в которых раньше носила мел.
Имбирь оторвало руку, азот отрезал кисть руки майтеры Мрамор.
— Мой разум ускользает, — признался он вслух; было приятно слышать человеческий голос, даже если это был только его собственный. Эта изрытая колеями, лишенная травы земля, по которой он шел, вероятно, была дорогой, дорогой, ведущей неизвестно куда.
— Это как та первая книга, которую Крапива пыталась сшить — нитка порвалась, и страницы выпали. Теперь они ушли — все, кроме Крапивы и меня. И майтеры, которая там, на скале, вместе с Мукор, а также Кабачка и нескольких других. Старых одноклассников. Сестер и братьев.
Теленок, Язык и Сало хотели его помощи, очень большой помощи, и мать требовала, чтобы он им помог, а им с Крапивой нечего было есть. Горькое воспоминание, которое он посоветовал себе забыть.
— Надо тренироваться! — Это был Меченос в Голубом зале.
«Как я могу стать хорошим фехтовальщиком, сэр? Мне не с кем тренироваться».
Меч тут же выхватили и сунули ему в руку. Старые, покрытые венами руки Меченоса (все еще удивительно сильные) поставили его перед трюмо:
— Видишь его? Сразись с ним! Хорош как ты, ни битом хуже! Укол, защита! Парируй! Эфес, парень! Используй рукоятку! Думаешь, ты его сделаешь?
Он сказал «да» и подумал «нет». Он стоял на месте, нанося удары в разных направлениях более легким концом шишковатого посоха и парируя каждый удар в то мгновение, когда наносил его.
— Не так уж плохо, — пробормотал он. — Лучше, чем я делал на Зеленой, хотя тот меч был лучшим оружием.
— Нет резать, — посоветовал резкий голос сверху. Пораженный, он прекратил тренировку, и что-то большое, легкое и быстрое опустилось на его плечо. — Птиц взад!
— Орев, это ты?
— Хорош Шелк.
— Этого не может быть! Клянусь четырьмя глазами Светлого Паса, я хотел бы увидеть тебя.
— Птиц видеть.
— Я знаю, что ты видишь, но мне от этого не легче. Вдруг нас кто-то подстерегает, как заключенные подкараулили Гагарку. Есть ли что-нибудь в этом роде?
— Нет, нет.
— Вооруженные люди? Или волки?
— Нет муж. Нет волк.
Он вспомнил новое слово, которое употребил муж:
— А как же божки, Орев? Ты видишь кого-нибудь из них?
Птица затрепетала, нервно щелкнув клювом.
— Ты видишь их. Должен. Они где-то рядом?
— Нет рядом.
— Я бы спросил тебя, что это такое, если бы надеялся получить от тебя разумный ответ.
— Нет речь.
— Нехорошо говорить о них? Ты это имеешь в виду?
Хриплое карканье.
— Я приму это за «да» и последую твоему совету — по крайней мере, на какое-то время. Ты действительно Орев? Орев, который раньше принадлежал патере Шелку?
— Хорош птиц!
— Во всяком случае, ты хорошо говоришь, как и Орев. Это он тебя научил? Вот что я слышал давным-давно о вас, ночных клушицах: когда один из вас узнает новое слово, он учит остальных.
— Муж идти.
— К нам? — Он попытался заглянуть вперед, в темноту, но с тем же успехом мог бы заглянуть в бочку с дегтем. Вспомнив о карабине мужа и трех оставшихся патронах, он обернулся, чтобы посмотреть назад; темнота там была столь же непроницаемой.
Он опять повернулся вперед.
— Теперь, Орев, я хочу продолжать идти тем же путем, каким шел до того, как обернулся. Я правильно иду? — Говоря это, он постукивал посохом по земле перед собой.
— Хорош. Хорош.
— У моих ног, случайно, нет ямы? Или дерева, о которое я вот-вот стукнусь головой?
— Путь идти.
