— Фонарь?
Он кивнул:
— Прошлой ночью — на самом деле это было вчера вечером, я полагаю, во время того, что Дрозд назвал большой темнотой — мне очень нужен был такой фонарь; я отдал бы за него гораздо больше, чем имею. Получить его даром — о таком я не мог бы даже молиться, если вы все еще уверены, что хотите этого.
— Конечно хотим. Гончая может дать тебе.
— Сзади лучше, — прошептал Дрозд. — Эти — три бита. Сзади — пять.
— Совершенно верно, — подтвердил Гончая. — Я тебе сейчас принесу. — Он пошел в заднюю часть лавки и через минуту вернулся, неся черный фонарь, несколько меньший, чем жестяные, которые висели на потолке. — Видишь ли, этот покрыт эмалью. Он открывается, вот так, чтобы ты мог зажечь его, и как только ты его закроешь, он погаснет, еще до того, как ты на него дунешь.
Дрозд наклонился над маленьким черным фонарем, изучая его, словно собирался купить:
— Я думал, у тя кончились свечи.
— Так и есть, — ответил ему Гончая. — Естественно, в каждом фонаре, который мы продаем, есть свеча, но у нас нет...
Внезапно маленькая лавка погрузилась в полную, слепую темноту.
— Шухер, — с опаской каркнул Орев. — Атас!
Глава пятая
НАСЕЛЕННЫЙ ПРИЗРАКАМИ ДОРП
Утро. Я лег спать в изнеможении и чувствую, что все еще изнеможен; но я хочу довести этот отчет, который так сильно отстал, до нынешнего положения дел; и я знаю, что не могу больше спать — в отличие от моей несчастной дочери, которая, насколько я знаю, все еще спит.
Мы провели в гостинице три ночи, бездельничая и рассказывая небылицы о привидениях, войне и мятеже, пока не кончились запасы еды и фуража и не прекратился снегопад. Она все еще спала, но сержант Азиджин потребовал, чтобы мы ушли, что мы и сделали — Шкура, бедняга Джали, сержант и его легерманы, и я. Ее нельзя разбудить. Мы со Шкурой соорудили для нее грубые носилки; их несли ее мул и вьючная лошадь, и это доставляло нам кучу хлопот.
Каждого из нас поместили в частный дом, владельцы которого несут за нас ответственность. Я нахожусь в спальне на третьем этаже, холодной и продуваемой сквозняками, дверь заперта снаружи. Они пытались накормить меня, когда я пришел, но я хотел только отдохнуть. Теперь я встал, надел куртку и завернулся в одеяло. Есть небольшой камин, но огня нет. В конце концов кто-нибудь принесет мне еду, и, возможно, я смогу раздобыть дрова и развести огонь. Я надеюсь, что это так.
Я, который так редко бывает голоден в эти дни, обнаружил, что голоден сейчас. Если бы мне дали выбор между едой и огнем, я думаю, что выбрал бы еду, что меня удивляет. Орев ушел. Мне бы хотелось иметь что-нибудь, что я мог бы дать ему, когда он вернется.
Я молился. Иногда я чувствую, что Внешний так же близок ко мне, как он был близок к Шелку; так было, когда я приносил жертву на вершине холма. Сегодня кажется, что он занят где-то очень далеко и не слышит ни слова. Возможно, он сердится на меня за то, что я подружился с Джали, как, признаюсь, я и пытался сделать. Что думает о ней в этот момент семья, которой поручено за ней присматривать? Как бы мне хотелось это знать! Если я не буду держать их подальше от нее, они скоро все узнают.
Я не решаюсь написать, что она инхума, но посмотрите этот отчет! Посмотрите, как там много всего! Едва ли хоть одно слово не осуждает меня. Я не стану его уничтожать. Нет, я скорее погибну. Хотя он и выносит мне приговор, но в равной степени показывает, что Шкура невиновен. Конечно, инхуми — злые существа. Какими еще они могут быть?
Снова молитва и яростные мысли. Расхаживаю по комнате, одеяло как халат. Дух Джали не может вернуться к ней, это кажется несомненным. Я не должен был возвращаться, оставив ее там. Я должен вернуться и вернуть ее домой, хотя и не представляю, как это сделать.
Нас осудят, даже если судьи не узнают, что Джали — инхума. Осудят за принуждение жирного торговца. Законным образом отнимут все, что мы отняли у разбойников и — как я надеюсь — отпустят. Или обратят в рабство, как, похоже, думает Азиджин.
Наконец-то еда, и хорошая еда, и много еды. Ее принесла около полудня крупная, приятной наружности женщина по имени Аанваген
[129]. Этот дом принадлежит ей и ее мужу. Хлеб, масло, сыр, три сорта колбасы (этому последнему я не поверю, когда буду перечитывать отчет), свежий лук, маринованные овощи дюжины сортов вперемешку, горчица и кофе, а также маленькая фляжка бренди, которую я использую, чтобы приправить кофе по своему вкусу. Пир! Тот, на котором я изрядно попировал, прежде чем остановиться и записать все это.
Я спросил Аанваген, не боится ли она, что я могу связать ее и убежать, когда она принесет мне еду. Она очень разумно ответила, что знает, что я этого не сделаю, потому что у меня слишком много вещей — наш багаж и награбленное бандитами. «Товары», вот ее слово.
— Останетесь вы и перед судом предстанете, — сказала она, — надеясь, обойдется все.
— И обойдется?
— Это Сцилла решит, мессир, — сказала Аанваген, что меня не утешило. Она снится мне снова и снова.
— Раз вы меня не боитесь, можно мне взять мой посох? Он напоминает мне о более счастливых временах, и я скучаю по нему.
— В моей кухне он есть. Немедленно вам нужен он, мессир?
— Нет, сейчас он мне совсем не нужен. Я просто хотел бы иметь его, и я, конечно, не буду пытаться причинить вам вред с его помощью. Если вы позволите мне спуститься и взять его, я отнесу его обратно наверх. Мне очень неприятно доставлять вам столько хлопот, Аанваген. — Признаюсь, я надеялся получить немного свободы, достаточно, чтобы навестить Джали.
Немного погодя пришла маленькая служанка с ярко-оранжевыми, как мандарин, волосами, принесла мой посох и охапку дров. Ее зовут Вадсиг
[130], и на самом деле она почти ребенок. Вспомнив Онорифику, я показал ей лицо на моем посохе и заявил, что оно может говорить. Она засмеялась и предложила мне заставить его что-нибудь сказать. Я объяснил, что оно сердится на нее за то, что она смеется, и, вероятно, никогда не заговорит с ней после этого. Она, по-видимому, наслаждалась всем этим — чего я, конечно, и добивался, — положила дрова в камин и пошла за углями к кому-то другому, обещая тотчас же вернуться; но, боюсь, ее подстерегла хозяйка.
Что за сон! Я хочу записать его, пока не забыл. Мора, Фава и я ехали по джунглям Зеленой в открытом экипаже, лошади целеустремленно рысили вперед без кучера. Я снова и снова рассказывал о Джали, начиная каждое новое объяснение, как только заканчивал последнее, и прерываясь через долгие промежутки времени бессмысленными вопросами от одной или другой. Мора поинтересовалась, находится ли моя комната над кухней, и Фава спросила, какого цвета волосы у Вадсиг. Это я помню.
