Джали сказала мне (без сомнения, правильно), что я не должен был убивать ее друга. В ответ я сказал ей:
— Ты простишь меня? Я многое простил тебе и сделал своей дочерью, хотя когда-то ты была моей рабыней.
Прошло уже несколько дней с тех пор, как я писал. Я был очень недобросовестным, но это было напряженное время. Мы собираемся уходить. Я опускаю Соседа — то, что мы ему сказали, быстро станет ясным. Завтра мы отплываем домой; если я хочу записать свой суд, то лучше сделать это сегодня.
Он проходил в так называемом Дворце правосудия — большом, добротно построенном здании с залами заседаний для всех пяти судей. Меня забрали из дома Аанваген за несколько часов до суда и заперли в камере в задней части здания. Орев навестил меня там, без труда проскользнув между прутьями моего окна, улетел и вернулся с Бэбби.
Было очень приятно снова увидеть его.
— Ты вырос, — сказал я. — Ты только посмотри на себя! Ты был не больше большой собаки, когда я освободил тебя.
«Ты действительно мой старый хозяин?» (Это было сказано глазами Бэбби — единственный способ, которым он может говорить; однако я достаточно хорошо понимаю его.)
Я просунул руку сквозь решетку, и он встал на четыре задние лапы, упершись всеми четырьмя передними в стену, и понюхал мои пальцы. Его пальто — не могу назвать его мехом — было жестким, как щетина щетки.
«Да! Да, это ты!»
— Я действительно очень рад тебя видеть, Бэбби. Мне очень нужна твоя помощь. Ты мне поможешь? Это может быть опасно.
— Птиц помочь!
Я кивнул:
— Ты уже мне очень помог, и я должен просить тебя о большем. Ты должен помочь Бэбби найти зал суда, когда меня заберут. Суд будет в этом здании, в передней части.
— Птиц найти!
И он нашел.
Написав об Ореве, я не мог удержаться от желания открыть окно в надежде, что он вернулся. Но его там не было. Я высунул голову и увидел несколько птиц, но не его.
Меня привели в зал суда с наручниками на запястьях, которые, казалось, должны были пристыдить меня. Мне не было стыдно, наоборот — мной овладела какая-то острая радость. Либо мы добьемся успеха, и мои беды здесь прекратятся (они закончились, только на смену им пришли другие), либо мы потерпим неудачу, и по крайней мере я буду убит. Весьма вероятно, что мою дочь и обоих сыновей тоже убьют — но, в конце концов, смерть ждет всех нас, хотя я бы не хотел увидеть их мертвыми; и очень хорошо, что все трое ждали в зале суда вместе с моим адвокатом.
Теперь, когда я упомянул о нем, я понимаю, что должен был рассказать о нем прежде, чем начать описание моего суда, но уже слишком поздно. Его зовут Вент
[140], он средних лет, лысый и пузатый. Его назначил мне судья (позже я сам назначил его судьей).
Он встал, чтобы поприветствовать меня, и Копыто со Шкурой тоже встали. Затем вошел Хеймер, одетый в черное, как авгур, и нам всем пришлось встать. Только тогда я понял, насколько полон зал суда, и по шуму, проникавшему через его массивные двери, понял, что толпа снаружи тоже хочет войти. Конечно, именно тогда Сайфер поймала мой взгляд, указывая на краснолицего мужчину рядом с ней и артикулируя слова, которых я не понимал. Она выглядела очень счастливой и почти вне себя от волнения, так что я предположил, что у нее были какие-то хорошие новости. Я улыбнулся ей и постарался выглядеть как можно увереннее, одновременно ломая голову над тем, кто же этот краснолицый мужчина, которого я должен был узнать.
Глава десятая
ЧЕРЕЗ ДВЕРЬ КВАДРИФОНСА
Хряк перестал свистеть и сказал:
— Х'уже не так далехо, кореш. Хошь х'увидеть х'его?
— Город, в котором я родился? (Он сделал усилие, чтобы не сказать «увидеть».) Сказать по правде, я этого боюсь. Все изменилось, и, боюсь, не в лучшую сторону. Вряд ли в лучшую. Гончая, ты сказал, что Шелк больше не кальде...
— Хорош Шелк! — Орев, который ехал верхом на втором вьючном осле, взлетел ему на плечо и внезапно расцвел черным и алым в ярком солнечном свете.
— Тогда кто?
— Кто теперь кальде? — Со своего места на переднем осле Гончая оглянулся через плечо. — Муж генерала Мята. Его зовут Бизон. Кальде Бизон.
— Это хорошо. Я его немного знаю.
— Ты собираешься с ним поговорить?
— Речь Шелк, — пробормотал Орев.
— Я собираюсь попробовать. — После этого он замолчал, его мысли были заняты пустыми домами, мимо которых они проехали, и домами (многие из которых, по-видимому, тоже пустовали), к которым они приближались. Вверх по этой дороге Шелк ехал вместе с Гагаркой, а обратно — на поплавке, которым управлял Бекас, но Шелк мало говорил об этом. Он попытался припомнить, ходил ли сам по этой дороге, пришел к выводу, что не ходил, и вдруг при виде узкого старого дома, розовая краска которого выцвела почти до невидимости, а коркамень крошился, его захлестнула волна воспоминаний. Крапива, карабин на его плече, майтера Мрамор и оборванная толпа добровольцев, поющих, чтобы поднять себе настроение.
Я из города бегу,
Его видеть не могу.
Вот прелестный милый сад,
Фонтан с яблоней шумят.
Там красавица живет, меня ловко проведет.
Горький опыт не соврет.
Были и другие песни, много, но он смог вспомнить только эту. Крапива наверняка знает их все.
Он обернулся, чтобы посмотреть на дом, но тот уже скрылся за деревьями. Как долго он простоял пустым? Двадцать лет, пятнадцать или десять. Крыша протекла, и некому было ее починить, так что вода просачивалась в трещины в коркамне. Зимой вода замерзала, и с каждым годом стены трескались все больше и больше.
— Речь, речь, — предложил Орев. — Речь хорош.
Он улыбнулся:
— Если хочешь. Ты спросил, счастлив ли я вернуться в родной город, Хряк. Я сказал, что опечален мыслью о том, что могло случиться с ним в мое отсутствие. Мы только что проехали мимо дома, который мне запомнился.
— Знавал тех людей?
— Нет. Но однажды, еще мальчишкой, я проходил мимо него, и мы пели песню о доме с яблоней в саду. Я видел его, и там действительно был небольшой сад с яблоней. Кажется, я припоминаю, что на верхних ветвях было несколько яблок, хотя точно сказать не могу. В то время это казалось чудесным совпадением, волшебным совпадением и добрым предзнаменованием. В тот момент мы жаждали добрых предзнаменований. Мы даже не были труперами-любителями, хотя и считали себя таковыми.
— Хо, х'йа.
