После чтения отрывка из Писаний было принято несколько секунд соблюдать молчание; теперь это казалось благословением, хотя вряд ли его можно было назвать молчанием, настолько оно было переполнено кружащимися мыслями.
— Что это значит, патера?..
— Я не могу объяснить тебе все, что это значит. Смысл каждого отрывка из Писаний бесконечен. — (Это был обычный ответ.) — Что это значит для нас сегодня вечером? Хорошо, я попытаюсь объяснить. Текст начинается словами, которые прямо говорят нам о нашей непосредственной ситуации. «Там, где журчат и играют воды фонтана», должно быть, относится к моей ванне, за которую я еще раз благодарю тебя. «Там», по-видимому, обозначает этот дворец, так как я мылся здесь. «Они спешат на берег» относится к твоему нетерпению, когда ты хотела, чтобы я закончил мою ванну и пришел сюда с тобой.
— Боги злятся на... Боги злятся на меня?
— На тебя? — Он покачал головой. — Я очень в этом сомневаюсь. Я бы сказал, что они делают мягкое и несколько шутливое замечание, как родитель делает замечание любимому ребенку. — Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, и опустил взгляд на книгу. — Далее идет «И заканчивают день пиршеством». Ты хочешь, чтобы я принес в жертву этот хлеб и вино, и день действительно закончился, что убеждает нас в том, что имеется в виду именно наше жертвоприношение. «Пиршество» — это, наверное, ирония. У нас нет животного, которое мы могли бы предложить богам — нет настоящего мяса. Конечно, мы должны съесть немного хлеба, чтобы это была разделенная трапеза. Или, по крайней мере, я должен съесть. И...
— И выпить немного... И выпить немного вина, — предложила она. — Ты всегда так... Ты всегда так делаешь.
— Шелк делает? Я не Шелк, как я уже несколько раз объяснял. Меня зовут патера Рог — вернее, просто Рог, хотя в этой одежде я чувствую себя авгуром. Итак, на чем мы остановились?
— На том, что ты пьешь вино... На том, что ты пьешь вино, патера.
Его так и подмывало настоять, чтобы она называла его Рог, но сейчас был неподходящий момент. Вместо этого он кивнул:
— Ты говоришь, что Шелк это делает, и это объясняет слово «пьют» в следующей части фразы «Они кормятся; затем пьют; и теперь (их голод улетучился) вздыхают о своих друзьях и оплакивают мертвых». Из этого следует, что бог, который говорит с нами, перешел от нашего теперешнего положения к пророчеству. Я принесу жертву за тебя, говорит бог, и утолю свой голод твоим хлебом и вином. После этого мы будем оплакивать погибших друзей. В настоящее время я понятия не имею, кто эти друзья, но, без сомнения, это станет нам ясно, когда придет время. У тебя есть друзья, которых больше нет с нами, Оливин?
— Я так не... Я так не думаю.
— Мой приемный сын Крайт мертв. Может быть, он и имеется в виду. Или кто-то вроде моего покойного друга Ложнодождевик. Мы увидим.
Он снова посмотрел на книгу:
— «И не прекращают своих стенаний, пока каждый во сне не разделит сладостное забвение забот человеческих». Мы будем спать — так мне кажется. Я знаю, что вы, хэмы, иногда спите. Ты собираешься сегодня спать?
— Если ты... Если ты скажешь.
— Не я, а боги. Ты должна хотя бы подумать об этом. Я, конечно, посплю, если смогу.
— Отец велел мне спать, пока... Отец велел мне спать, пока его нет.
— Но ты не спала?
— Вон... Вон там. — Она указала на окно. — Где я могу глядеть... Где я могу глядеть наружу?
— Я не знал, что ты можешь спать стоя.
— Если могу... Если могу опереться. Но я увидела... Но я увидела тебя.
— На улице внизу. У тебя хорошие глаза.
— Я не могу закрыть... Я не могу закрыть их. — В ее низком голосе послышались слезы. — А... А остальное?
— Ты совершенно права. Мой долг — объяснить это, а не сплетничать о привычках спать. — Он еще раз взглянул на Писания, перечитал отрывок и закрыл книгу. — Это отнюдь не легко. Вероятно, это отражает заботу богов о нас. «Наступает мрачное царствование далекой ночи, и заходящие звезды катятся по лазурной равнине: Голос Паса поднимает дикие вихри; облака и двойная тьма заволакивают небеса».
— Звезды... Звезды, патера?
— Крошечные огоньки в ночном небе, — рассеянно объяснил он. — Они есть у нас, на Синей. В каком-то смысле они есть и здесь, но вы их не видите, потому что они находятся вне витка. Это трудный абзац, Оливин. К чему это упоминание о звездах, когда наше жертвоприношение совершается на Витке длинного солнца?
Она пристально смотрела на него, и хотя он не мог разглядеть выражение ее лица, он чувствовал ее ожидание.
— Я полагаю, это то, что называется подписью — знаком, которым бог, благоволивший нам, идентифицирует себя. Чаще всего подписи принимают форму животного — стервятника для Гиеракса, например, или оленя для Фелксиопы.
— Их вообще не... Их вообще не было…
— Да, никаких животных не упоминалось.
Он замолчал почти на полминуты, борясь со своей совестью.
— Вот что я должен объяснить тебе: настоящий авгур сказал бы, что этот отрывок вдохновлен Пасом. Начнем с того, что у нас есть его образ; и когда бог упоминается по имени, предполагается, что он или она вдохновили этот отрывок. Однако это не всегда верно, и я не думаю, что это так в данном случае. Звезды, которые поначалу кажутся такими неуместными, находятся вне этого витка, как я уже говорил. Как объекты, найденные вне его — и только вне его, — они вполне могут быть подписью Внешнего, поскольку я совершенно уверен, что они были во сне, который я видел давным-давно. — Он ждал, что она начнет протестовать, но она не стала.
— В моем сне были лошади, и говорят, что лошади — подпись Сциллы; но я никогда не чувствовал, что сон исходит от нее. Так что давай смотреть на звезды, как мы с женой часто делали, когда были моложе. — Он попытался улыбнуться.
— «Заходящие звезды катятся по лазурной равнине». Лазурная равнина — это небо, дневное небо, каким мы видим его на Синей. Обрати внимание, что сама лазурь — это оттенок синего.
Оливин кивнула.
— Поскольку звезды садятся на Синей, нас предупреждают, что влияние Внешнего там уменьшится, хотя Синяя тоже лежит за пределами этого витка.
— Это... это плохо?
— Для людей там — несомненно плохо, и я думаю, что могу догадаться, почему это происходит. Прошлой ночью один из божков сказал мне, что колонисты больше не должны отправляться ни на Синюю, ни на Зеленую — дескать, достаточно тех, кто уже уехал, и все, кто еще здесь, должны остаться.
— Я этого... Я этого не знала.
— Очень немногие знают. Мне было сказано провозгласить это, но я этого не сделал. Пока, по крайней мере.
Он снова замолчал, вспоминая Новый Вайрон и Паджароку.
— На Синей мы очень мало уважаем богов, Оливин. Мало благочестия и, следовательно, мало порядочности. Наш бог — богатство, то есть земля, карты и золото. То немногое почтение к богам, которое у нас есть, мы находим только у новейших колонистов, которые приносят его с собой. На Синей они, как правило, теряют его. Внешний, которого здесь мало ценят, там практически забыт.
