Мы делаем все возможное, чтобы в палатке стало поуютнее. Мы со Шкурой окопали ее неглубоким рвом и срезали кусты, которые Джали очень умно расставила по бокам, чтобы ослабить силу ветра. Я должен добавить, что погода не такая холодная, как была, а это ценнее любого количества кустов. У нас есть маленькая медная печка, которая согревает нас и служит мне для приготовления пищи. В общем, нам на удивление комфортно. Как только я составлю отчет и отдам зерна, я куплю лодку и уеду. После нашего наполненного штормами путешествия с Вайзером я никуда не спешу.
Солнце и легкий ветерок; зима почти закончилась. Я молюсь. Когда я начал писать отчет, я был в Гаоне, сражаясь с Человеком Хана; я никогда бы не подумал, что заканчивать я буду почти дома. Внешний был очень добр ко мне. Мне кажется, он читает мой отчет в то время, когда я пишу. На моих благодарностях еще не высохли чернила.
Снова приходил Копыто. Мы сошлись на том, что, хотя я должен остаться здесь на некоторое время, ему оставаться здесь незачем. Он попытается найти лодку, которая доставит его на Ящерицу. Для этого я дам ему денег и этот отчет тоже, от начала и до упоминания бандитов. Он спросил — без моей подсказки, — можно ли его прочесть. Я сказал, что он может это сделать, но попросил его не показывать отчет тебе, пока у меня не будет возможности поговорить с тобой. Он сказал, что не будет. Я умолял его сохранить его, объясняя, как это важно для меня. Он обещал приложить все усилия. Он хороший мальчик — слишком серьезный, если уж на то пошло. Он попытался мне что-то сказать, но слишком много плакал, чтобы выдавить это из себя. Мы обнялись и расстались.
Он немного рассказал мне о своих приключениях до того, как нашел нас в Дорпе. Я должен заставить его рассказать мне больше, когда увижу в следующий раз, и записать его рассказ вместе с приключениями Шкуры в Гаоне. Я должен не забыть это сделать.
Когда ко мне в камеру пришел ученик, я заговорил с ним о писательстве и создании книг. Он принес перо, чернила и бумагу, какими пользуются на Витке красного солнца, и написал для меня несколько фраз: «Ты — единственный клиент, который мог покинуть нашу подземную темницу, но предпочел остаться. Ты, должно быть, побывал во многих ужасных местах, если тебе не кажется ужасным это место». (Я полагаю, что цитирую его правильно, за исключением правописания; он использовал орфографию своего города, которую я не могу вспомнить с какой-либо точностью и которая во многих отношениях отличается от нашей.)
— Я бывал в местах более опасных, чем это, но не более ужасных, — сказал я ему.
— Вы, должно быть, были в Нессе. Вы сказали, что долго шли по берегу Гьёлля.
— Во время другого визита, да. На этот раз мы отправились прямо из нашего собственного витка в Разбитый Двор.
— Вы можете это сделать? — Его глаза были широко раскрыты.
— Попасть прямо в Разбитый Двор? Конечно, можем. Мы так и сделали.
Он недоверчиво покачал головой. У него нет того, что называется привлекательным лицом; хотя его проницательные глаза улыбались раз или два, я не думаю, что когда-либо видел улыбку на его губах.
— Ты бы и сам мог написать книгу, если бы захотел. У нас с Крапивой было много других дел, когда мы писали то, что люди теперь называют «Книгой длинного солнца»; но каждый вечер, когда близнецы спали, один из нас работал над нашей книгой, а иногда и оба вместе.
Он взял перо и, казалось, хотел что-то сказать.
— На самом деле все зависит только от того, что бы ты сказал, если бы решил рассказать другу. У тебя есть друзья, я уверен.
Он кивнул:
— Дротт, Рох и Эата. Дротт немного старше меня. Как и Рох. Эата немного моложе.
— Но вы же друзья, все четверо?
Он снова кивнул.
— Тогда представь себе, что ты разговариваешь с Дроттом и Рохом. Ты должен говорить как можно лучше, а не выпендриваться, как мог бы сделать, если бы разговаривал с Эатой.
— Понимаю. — Он по-прежнему был в затруднении.
— Если мы не писали какую-то часть нашей книги, о событиях которой Крапива знала гораздо больше меня, я писал первым.
— Словно вы разговаривали?
— В точности. Когда у нее было время, Крапива читала то, что я написал, исправляла мою орфографию и грамматику — она лучше справляется и с тем, и с другим — и добавляла свои собственные отрывки. Еще позже я вновь переписывал, включая то, что она вставила в наш текст, и, возможно, добавляя несколько собственных мыслей. После этого она делала точную копию, и мы считали, что этот раздел завершен.
— Взгляни на это! — Его перо ткнулось в заглавную букву «Т». — Если бы ее написал мастер Палемон, она была бы прекрасна.
— Оставь красоту своим словам. Если твои буквы можно прочитать, они уже достаточно красивы.
— Ты сказал, что твоя жена переписывала все, что ты написал.
— Да, но это было самое малое из того, что она делала. Иногда нам приходилось воображать себе действия и разговоры. У нее это очень хорошо получается. В сотне случаев она освежала мою память в важных моментах. Хотя это правда, что у нее почерк лучше, чем у меня, это было гораздо менее важно.
— Я никогда не забываю. Я не понимаю, как кто-то может.
— Тебе повезло, — сказал я ему, — и у тебя будет большое преимущество, когда ты начнешь писать собственную книгу.
Он покачал головой:
— Не начну, пока не найду писца, чтобы мои записи выглядели лучше.
— У тебя он будет? — Когда я смотрел только на его лохмотья, мне трудно было в это поверить, но когда я поднял глаза на его узкое, напряженное лицо, поверить стало легко.
— Когда я стану мастером. Мастер Гюрло заставляет мастера Палемона писать для него, по большей части. Но мастер Мальрубий заставлял писца приходить и помогать ему дважды в неделю. Они должны это сделать, если мы им скажем. Они нас боятся.
— Вполне понятно. — Я в последний раз оглядел свою маленькую камеру, сознавая, что скоро покину ее, и уже немного тоскуя; это было пристанище покоя и молитвы.
— Ты не боишься.
— Ты уверен? Возможно, я втайне испытываю ужас.
Он упрямо покачал головой, в точности, как Сухожилие:
— Я повидал много узников. Ты совсем не боишься.
— Потому что на самом деле меня здесь нет.
— Этот судья боится.
— Видишь ли, он не знает. — Я постарался не улыбаться. — Или, даже если он знает, может бояться, что мы с дочерью оставим его здесь. И мы могли бы.
— Она ведьма, не так ли?
Насколько я помню, я ничего не ответил.
— Что ты скажешь, если мы нанесем ему визит? Ты не покажешь мне, куда его поместили?
Минуту или две он размышлял, взявшись за подбородок:
