Ужин, приготовленный Вадсиг, оказался действительно очень хорошим, учитывая, с чем ей пришлось работать. Шкура рыбачит и обещает на завтрак свежую рыбу, хотя до сих пор ничего не поймал.
— Завтра уезжаем мы есть, мессир? — спросила Вадсиг.
— Завтра я должен поговорить с майтерой Мрамор наедине, — сказал я ей. — Не думаю, что это будет трудно и займет много времени. После этого мы уедем, если позволит погода.
К нам присоединилась Джали:
— Сегодня ты разговаривал с ней наедине. Ты же не думаешь, что обманул меня, сказав, что остаешься, чтобы присмотреть за лодкой?
Я возразил, что вовсе не пытаюсь никого обмануть.
— Ты заставил меня забраться так высоко, хотя ты знаешь, что у меня совсем не сильные ноги.
Вадсиг была поражена:
— Ведьму видеть ты не желала?
Джали яростно замотала головой.
— Позади она осталась, мессир. Больше она не может идти, она сказала. Ладно, мы сказали, и вверх по крутой тропинке мы полезли. До самого верха мы добрались, и вот она есть.
— Я карабкалась по скалам, а не по тропинке. Я говорила тебе. Это гораздо быстрее, но гораздо опаснее.
Джали посмотрела на меня, явно прося о помощи, и я сказал:
— Я остался здесь по двум причинам, ни одна из которых не имела отношения к обману кого-либо. Во-первых, Шкура беспокоился о лодке, и я опасался, что он останется, если никто другой этого не сделает. Я хотел, чтобы он встретился с Мукор лицом к лицу, поговорил с ней и завоевал ее дружбу, если сможет.
— Она уже знает меня, и я знаю ее, — сказала Джали.
— Я знал об этом. Во-вторых, Шкура продолжал бы беспокоиться о лодке, если бы ты осталась на ней одна. Кроме того, я хотел поговорить с майтерой наедине.
— Чтобы ей зрение вы могли дать, мессир? — спросила Вадсиг.
Я покачал головой:
— Я бы с радостью сделал это перед тысячами. Но так я смог рассказать ей, как мне это удалось.
— Нет плох! — Орев спрыгнул с такелажа мне на плечо и потянул за волос. — Дай птиц!
— О, мне не так уж и плохо, — сказал я ему.
— Птиц взять! Свить гнезд!
— Разве я уже недостаточно лысый для тебя?
— Не лысый вовсе вы есть, мессир. — Бедная Вадсиг заставила меня почувствовать себя таким же озадаченным, как и она; я провел пальцами по волосам (они стали слишком длинными) и согласился, что не лысый.
— Ты хотел остаться наедине с этой металлической женщиной. А как мы их называем?
— Хэмы, — сказал я Джали.
— Сталь дев, — добавил Орев.
— С этой хэм, но ты даже не подарил ей черное платье, которое купил для нее. Ты сказал ей, откуда у тебя ее глаз?
— Нет. Возможно, мне следовало бы сначала сказать ей об этом и отдать платье, но я не был уверен, что глаз вернет ей зрение, и если бы... — я пожал плечами. — Потом она была так счастлива, так полна радости, и это платье ничего бы ей не дало. — Я подумал о Хряке, и о Шелке.
— Значит, ты собираешься отдать ей платье завтра?
— Да, и рассказать, откуда взялся ее глаз. Она захочет знать, и имеет на это право. В Вайроне не осталось ни одной женщины-хэма. Я спросил об этом Его Высокопреосвященство, и так он мне сказал. Вернее, не осталось никого, кроме той, которая дала мне глаз. Он пытался привести ее во дворец Пролокьютора, но она не захотела.
— О ком вы говорите, мессир? — Честные голубые глаза Вадсиг смотрели то на Джали (которая выглядела скучающей), то на меня.
— О хэмах, — сказал я ей, — и о молодой хэм, еще не достроенной. Я думаю, что есть инстинкт, который удерживает их в одном месте и в укрытии, пока их не достроят. Я не верю, что Оливин знала о нем, но мы обычно не осознаем наши инстинкты.
Шкура позвал Вадсиг, предоставив нам с Джали немного побыть наедине.
— Когда майтера получила свой новый глаз, она сказала нечто такое, что меня озадачило, и озадачивает сейчас. Она сказала: «О, Сцилла!» Ты знаешь это имя?
— Не думаю.
— А я знаю, видишь ли. Иногда она мне даже снится. Это имя покровительницы Вайрона, старшей дочери Паса. Майтера — религиозная женщина и жила в Вайроне на протяжении многих веков.
— Нет речь, — каркнул Орев; я не совсем понял, что он имел в виду.
— На самом деле нет никаких причин, по которым она не должна была этого говорить, хотя я подозреваю, что некоторое время назад Сцилла была удалена из Главного компьютера. Она была одной из тех детей, которые восстали против Паса.
— Тогда это не имеет значения, — сказала Джали.
— Согласен, но именно это меня и озадачивает. Мне кажется, что это важно, хотя и не должно быть. Даже если Сцилла не прекратила своего существования, она определенно не находится здесь и ни на что не влияет. И все же мне кажется, что это слово что-то значит, даже если сама Сцилла не значит ничего. И я не понимаю, почему.
Майтера на борту — сильно напуганная, но на борту. Она сидит у каюты, держится за нее обеими руками и почти не говорит. Мы, био, можем по крайней мере обманывать себя, думая, что сможем выжить, если упадем в море или наша лодка утонет. Майтера не выживет, и она это знает. Надеясь отвлечь ее, я спросил, как она добралась до Скалы Мукор.
— В маленькой лодке, которую я смастерила.
— Это было очень смело с твоей стороны.
— Моя внучка сидела сзади. Тогда я еще могла видеть, но она говорила мне, куда плыть.
— А ты разве не боялась?
Она кивнула.
— Тогда сейчас не может быть хуже.
— Все гораздо хуже, патера. Я... Мы... — наш нос поднялся на особенно большой волне, и она ахнула.
— Тебе не о чем беспокоиться, майтера. Совсем. Лодки топят шторма. А это просто хороший, сильный ветер.
Мне кажется необычайно глупым писать, что в ее глазах был страх, когда я так долго носил один из этих глаз в кармане, а другой был слепым и пустым; и все же это было так.
— А тебе не было страшно на посадочном аппарате, майтера? Путешествие между витками очень опасно. Очень много людей погибло.
Она снова кивнула.
— Однажды ты сказала нам, — сказал я, пытаясь утешить ее, — что мы не должны бояться смерти, потому что боги ждут, чтобы принять нас.
— Ты имеешь в виду, когда пришел преподавать религию, патера? Да, наверное, так оно и было. Я уверена, что это сказала. Я всегда так говорила.
— Разве теперь это уже не так верно?
— Когда мы отправились на этот остров…
— Да?
— Это был очень, очень долгий путь через море. — Получив пищу для размышлений, она немного расслабилась. — Сначала с того места, где я сидела в лодке, мне его даже не было видно. Но мы подождали, пока море совсем-совсем успокоится. Я забыла, как долго мы ждали. — Она помолчала, ища в памяти нужную информацию. — Пятнадцать. Пятнадцать дней, и это была середина лета. А потом, однажды утром, там были только крошечные холмики воды.
