Я остался там, где гладкий зеленый берег нырял под воду, потому что было ясно, что она сильно напугана. Я спросил, откуда она пришла, и она указала за борт.
— Да, — сказал я, — я вижу, ты плавала. Ты приплыла сюда с другой лодки?
— Снизу. Хочешь, я тебе покажу? — Это было сказано с нетерпением, поэтому я сказал, что хочу. Она нырнула, не взобравшись на планшир, как это сделал бы я, а перепрыгнув через него с легкостью жидкости.
Я поднялся на баркас — и Бэбби со мной, — ожидая увидеть ее в воде. Ее там не было, хотя минут десять, если не больше, я ходил от одного борта к другому и от носа к корме, высматривая ее. Она бесследно исчезла.
Наконец я увидел мое собственное отражение (которое до этого пытался не замечать) и понял, что весь покрыт кровью рыбы, к этому времени высохшей и потрескавшейся, и вспомнил, что собирался умыться в море, как только мы вернемся на баркас.
Я уже начал сомневаться в своем рассудке. Мне пришло в голову, что кровь рыбы каким-то образом отравила меня, или что я съел ее мясо — на самом деле я отрезал немного для Бэбби — и таким образом отравился. Тогда я стал расспрашивать его и по его ответам понял, что молодая женщина, которую я видел, была настоящей. Я видел и разговаривал с однорукой молодой женщиной, которая носила кольца и ножные браслеты, украшенные драгоценными камнями, молодой женщиной с тонкой золотой цепью на талии.
— И красные серьги тоже, — сказал я ему. — Или розовые. Я мельком увидел их сквозь ее волосы. Возможно, это были кораллы. — Его взгляд ясно сказал: «Ну, я ничего такого не видел». — На год или два старше Копыта и Шкуры, я бы сказал. С округлыми формами и очень грациозная, но и мускулистая. Мы видели это, когда она нырнула. И она…
Полная неправдоподобность того, что я говорил, обрушилась на меня, и я молча стянул сапоги и чулки, выскочил из баркаса, умылся и выстирал одежду.
Вернувшись, я разложил все на фордеке для просушки.
— Ты помнишь пение, которое мы слышали? Это была она. Так и должно было быть, она красивая и настоящая. — Несколько секунд он смущенно смотрел на меня, затем прокрался к фордеку и занял привычное место на носу.
Я побрился, причесал то, что осталось от моих волос, надел свежее белье, другую тунику и свои лучшие бриджи. Те, которые я выстирал в морской воде, будут жесткими и неприятно липкими, если только не пойдет дождь, чтобы я смог ополоснуть их в пресной. Поскольку воздух был мрачным и неподвижным, я решил, что так оно и будет, и сделал то малое, что мог: выкачал из баркаса воду и вытащил те немногие миски, которые у меня были, чтобы ловить дождевую воду.
После этого делать было больше нечего. Ни пустая зеленая равнина, которая, казалось, перекатывалась как море, ни само маслянистое море не представляли никакого интереса. Я вспомнил свой короткий разговор с Саргасс (которую еще так не называл), пытаясь решить, смог бы я удержать ее при себе, если бы говорил иначе.
Потому что я хотел, чтобы она осталась со мной. Мне очень этого хотелось, в чем я вынужден был признаться самому себе, когда брился. Дело было не только в том, что я желал ее. (Какой мужчина может увидеть обнаженную красивую женщину и не пожелать ее?) И не потому, что я надеялся взять ее золото; я скорее отрубил бы себе руку, чем ограбил ее. Я был уверен, что она нуждается в моей помощи, которую я очень хотел ей оказать, и что я каким-то образом напугал ее так сильно, что она сбежала.
Люди, командовавшие черной лодкой, безусловно, ограбили бы меня, если бы могли, и, скорее всего, убили. Они, однако, не убили бы привлекательную молодую женщину. Не убили бы, судя по тому, что я знаю о преступниках и их обычаях. Они заставили бы ее присоединиться к ним, как, без сомнения, заставили женщину, которую я застрелил, и остальных. Они (так я себе представлял) забрали одежду Саргасс, чтобы она не сбежала; но она сбежала и первым делом надела на себя их добычу, когда не смогла найти ничего другого, чтобы надеть — если только я не был на самом деле сумасшедшим.
Она сказала: «Я одна из вас». Я должен был бы приветствовать ее тогда, и я отчаянно хотел бы это сделать. Я спросил о лодке, с которой она приплыла, и она ответила, что это «снизу».
Ее лодка, очевидно, затонула после того, как она добралась сюда, и, ожидая нас, она проплыла под водой, чтобы осмотреть обломки. Когда я сказал, что хочу посмотреть ее, она решила, что я пойду с ней, и поэтому нырнула в море, после чего что-то помешало ей снова всплыть на поверхность.
Я с тошнотворным ужасом вспомнил о рыбе-летучей мыши. Она была в озере, а не в море; но озеро, должно быть, было каким-то образом связано с морем, так как его вода была слишком соленой, чтобы пить, и оно не могло бы долго содержать существо такого размера, дьявольское существо, которое мы нашли в нем.
Я наживил несколько крючков, привязал к ним поплавки и развесил их вокруг баркаса; после часа или около того бездействия, которое к тому времени я нашел очень приятным, я поймал довольно крупную рыбу, которую выпотрошил и разделал тем же ножом, который убил рыбу-летучую мышь. Используя то немногое сухое дерево, что у нас было, я развел небольшой огонь в ящике с песком, обвалял филе в кукурузной муке и растительном масле и поджарил первый кусок в маленькой сковородке с длинной ручкой, которую мы всегда держали на баркасе.
— Ты собираешься это съесть?
На самом деле я не уронил сковородку, но, должно быть, наклонил ее настолько, что филе скользнуло в огонь.
— Ты вернулась! — Я чуть не сломал себе шею, когда поглядел на нее; говоря это, я встал и именно тогда наклонил сковородку.
— Она меня заставила.
Саргасс не стала выбираться на палубу; она подтянула себя вверх, чтобы смотреть через планшир. Музыка ее голоса разбудила Бэбби, и я снова увидел, что она ужасно боится его. Я заверил ее, что он не причинит ей вреда, и решительно сказал ему, что он не должен причинять ей боль или делать что-либо, что могло бы ее встревожить.
— Можно мне?..
— Что? — спросил я. — Ты можешь делать все, что захочешь — и я помогу тебе, если позволишь.
— Можно мне взять один из этих?
— Эти? — Я взял еще одно филе, и она кивнула.
— Конечно. Если хочешь, я тебе его приготовлю. — Я взглянул на сковородку и понял, что тот кусок, который я приготовил для себя, горит на углях. Я добавил: — Не то, чтобы я очень хорошо умею готовить.
Она смотрела на тот, который я держал в руках, и облизала губы с каким-то совершенно несчастным выражением лица.
— Хочешь прямо так? — спросил я. — Я знаю, что некоторые люди любят сырую рыбу.
— Не давай ей этого, — сказал новый голос. Слова, казалось, исходили из самого моря.
Макушка говорившего пробила воду, и она поднималась, не прилагая усилий, пока маслянистая зыбь не достигла ее талии. Я никогда не забуду этот постепенный, легкий подъем. Как и лицо Киприды, увиденное в стекле дирижабля генерала Саба, она и сегодня остается живой в моей памяти — струящаяся фигура женщины в капюшоне, облаченной в пульсирующее красное, женщины, по крайней мере, в три раза выше меня, с заходящим солнцем за спиной. Я опустился на колени и склонил голову.
