Но знайте: о лучших и счастливейших моих часах вы ничего не знаете. Я видел дни, похожие на золото.
В ушах у меня до сих пор поет Саргасс, как она пела мне по вечерам на нашем баркасе. Иногда — часто — мне кажется, что я действительно слышу ее, ее песню и плеск маленьких волн. Мне казалось, что столь часто повторяющееся воспоминание потеряет свою остроту, но с каждым разом оно становится все острее. Когда я впервые пришел сюда, я засыпал, слушая ее; теперь ее песня не дает мне уснуть, зовет меня.
Зовет.
Саргасс, которую я бросил точно так же, как бросил бедного Бэбби.
Саргасс.
Глава седьмая
ОСТРОВ
Как мы отчалили от лодки Стрика, Саргасс сказала:
— Они очень милые. Я хочу увидеть больше лодок. — От прозрачного ликера на ее щеках появились пятна румянца, а на губах — мечтательная улыбка, показавшаяся мне очаровательной. Я объяснил (я никогда не забуду этого), что море необъятно, и что на побережье есть только пригоршня городов, из которых могут приплыть лодки.
— Если бы мы с тобой вышли на этом баркасе на озеро Лимна в такой прекрасный день, — сказал я, — мы бы почти всегда видели дюжину парусов. Озеро Лимна — очень большое озеро, но это все равно только озеро. Это самый большой водоем рядом с Вайроном, но это не самый большой водоем рядом с Палустрией, потому что он совсем не рядом с Палустрией. Это море, наверное, самый большой водоем на всем витке. Кроме того, озеро Лимна находится недалеко от Вайрона, который является очень большим городом. Половина городов, о которых мы здесь говорим, можно было бы назвать деревнями, если бы они находились рядом с Вайроном. Я буду удивлен, если мы встретим кого-нибудь еще до того, как увидим землю.
Мне вспомнилась та маленькая речь сегодня днем, когда кто-то сказал мне, что я — младший бог; он имел в виду, что я разбираюсь во всем. Было бы легко ввести себя в заблуждение такими замечаниями, хотя и говорящий и его слушатели должны прекрасно знать, что они совершенно лживые. Они сделаны из вежливости, и никто не был бы более потрясен, чем люди, сделавшие их, если бы они узнали, что в логике они были бы приняты как суждения.
Я чуть было не написал: «когда я был в схоле». Я так привык говорить именно таким образом, словно должен. Если бы я заговорил о Крапиве, о строительстве нашего дома и фабрики или рассказал бы этим добрым, счастливым, почтенным людям, как мы, потерпев неудачу в качестве фермеров, преуспели в производстве бумаги, они бы взбунтовались.
Они взбунтуются; и, если меня не убьют во второй раз, умрут многие другие. У меня и так слишком много чего на совести; не думаю, что смогу вынести и это.
И люди не позволят мне уйти, даже если узнают, кто я на самом деле. Я имею в виду бедняков. Если не считать Хари Мау и некоторых других, мало кто из важных людей, завсегдатаев моего суда, действительно нуждается во мне и ценит меня, но таких много среди крестьян-фермеров и членов их семей, особенно жен и детей. По крайней мере, так считают многие.
Возможно, это не так. Мужчины спокойнее в своих похвалах, менее эмоциональны, как и следовало ожидать. И все же они привязаны ко мне, во что у меня есть все основания верить. Женщины и дети видят во мне председателя совета, важного человека, более богатого и могущественного, чем те важные люди, которые угнетают их, того, кто поможет им в трудную минуту. Мужчины видят справедливого судью. Или, если не справедливого судью, то судью, который стремится быть справедливым. Шелк (я имею в виду настоящего Шелка) очень высоко ценил любовь. Конечно, он был прав. Любовь — это чудо, волшебное зелье, акт теургии или даже непрекращающаяся теофания. Ни одно слово не является слишком сильным, и на самом деле ни одно слово не является достаточно сильным.
Но любовь — это последняя потребность группы, а не первая. Если бы она была первой, то таких групп не могло бы быть. Справедливость — вот первая потребность, раствор, который связывает вместе деревню, городок или даже город. Или экипаж лодки. Никто не стал бы участвовать в делах группы, если бы не верил, что с ним будут обращаться справедливо.
Эти люди обманывают друг друга при каждом удобном случае — по крайней мере мне так кажется, временами. Под Длинным солнцем ими правили сила и страх перед силой. Здесь, на Синей, нет ни силы, ни страха, достаточных для того, чтобы править. На самом деле нет ничего, кроме нашей книги и меня. На Витке длинного солнца они верили, что раджан лишит их жизни за малейшее неповиновение, и были правы. Здесь, в их новом городе, они должны верить, что каждое мое слово и каждый мой поступок порожден заботой о них и о справедливости. И в этом они тоже должны быть правы.
Что будет с ними, когда я уйду? Долгое время я не мог думать об этом. Теперь, когда я могу, ответ очевиден. Как и в Новом Вайроне, они будут воровать, обманывать и тиранить, пока один важный человек не поднимется выше всех остальных. Он не будет запугивать и обманывать, а возьмет все, что захочет, и убьет всех, кто ему противостоит. Он будет их новым раджаном, и их первоначальный город, со всеми существенными деталями, будет перенесен из Витка в этот прекрасный новый виток, который мы называем Синяя.
Но пока я здесь. Они не могут не видеть, что я не делаю ничего такого, чего не мог бы сделать один из них. Корыстолюбие необходимо каждому начинанию и каждому человеку — или мне так кажется, хотя я совершенно уверен, что майтера Мрамор будет страстно спорить. Они должны понять, что любое их действие, которое делает их город хуже, неизбежно идет вразрез с их собственными интересами.
Лучше не иметь карт в городе, где никто не ворует, чем иметь ящик карт в городе, полном воров. Я должен помнить об этом и сказать им об этом, как только представится подходящий случай. Честный человек в честном городе может получить ящик, полный карт, честными средствами, и наслаждаться им, когда он у него есть. В городе воров карты должны охраняться днем и ночью, а когда карты исчезнут — что произойдет рано или поздно, — воры останутся.
Просматривая то, что я написал вчера вечером, я вижу, что отклонился от своей темы, как я слишком часто делаю. Я хотел сказать (я верю), что человек, назвавший меня младшим богом, имел в виду, что я всегда прав, тогда как он должен был иметь в виду, что я всегда стараюсь поступать правильно. В чем еще может заключаться различие между младшим богом и главным дьяволом?
Младшие боги (как учила нас майтера Мята до того, как ее сменила майтера Роза, и задолго до того, как она стала генералом Мята) были друзьями Паса. Он пригласил их подняться на борт Витка вместе с его семьей и самим собой. Дьяволы проникли на борт тайком и хитростью, подобно Крайту, который в ту ночь поднялся на борт нашего баркаса, еще раз доказав мне (если не Саргасс), что довольно часто я не знаю, о чем говорю.
Почти полное затишье, последовавшее за бурей, продолжалось весь остаток дня. Мне кажется, что меня разбудил стук ног Бэбби по доскам, за которым последовала внезапная тишина. Я сел.
