— Большинство вещей очень просты.
— Патера Квезаль вообще не был человеком, но мы этого не знали. Он был одним из вас, и он пил кровь!
— Я бы хотел поговорить с ним.— Инхуму, казалось, говорил в основном сам с собой.
— Он мертв.
— О. Действительно. Вы набросились на своего друга и убили его, когда узнали, что он один из нас?
Я хотел сказать, что хотел бы этого, что было бы чистой правдой; но гораздо больше я хотел — отчаянно хотел, на самом деле, — вырваться из ямы:
— Нет. Мы ничего не знали, пока он не умер. Его застрелили люди из Тривигаунта, с которыми мы сражались, и он умер от раны. — Это тоже была чистая правда.
— Значит, теперь ты ненавидишь его за то, что он пил твою кровь и обманул тебя, и эта ненависть перешла на меня? И это все?
— Ты пил кровь Бэбби.
— Твоего хуза? Да, я так и сделал. Что еще?
И я действительно начал рассказывать ему:
— У меня есть жена и дети...
— Я знаю. На острове, который называют Ящерица, или Остров Ящерицы.
Наверное, я разинул рот.
— Ты ответил на мои вопросы, так что я отвечу и на твой. Когда я был на твоей лодке, сирена, которая была с тобой, сказала, что вы говорили с людьми на другой лодке. Ты помнишь это?
— Сирена? — Я был сбит с толку и не в состоянии думать. — Ты имеешь в виду Саргасс?
— Если мы примем это имя как ее собственное.
— Она очень красивая. — Я попытался сглотнуть, хотя рот был суше, чем ладони. — Но она не... не соблазнительница. Она еще очень молода.
Он улыбнулся. К тому времени я и забыл, что они могут улыбаться.
— Давай забудем, что я употребил это слово. Молодая дама, которая была с тобой, сказала, что вы говорили с другой лодкой.
— Ты не мог узнать о нас только из этого.
— Конечно, мог. И узнал. Я нашел лодку, которая была недалеко от твоей, и поговорил с людьми на ней. Они, естественно, приняли меня за одного из вас, и я дал им ценную информацию, которую выдумал. В ответ они назвали мне твое имя и имя твоей жены, а также сообщили, куда вы направляетесь. Не так уж много городов, где человека можно было бы назвать Рог. Я отправился в Новый Вайрон, который был ближе всего. Мы можем летать, знаешь ли, намного быстрее, чем твоя маленькая лодка может плыть. Я навел там еще кое-какие справки, и у меня не возникло никаких проблем.
Если мое лицо и не было мрачным в этот момент, то оно лгало; я был очень близок к тому, чтобы вырвать у него свой карабин и убить его:
— Ты причинил вред моей семье?
— Нет. Я пролетел над твоим островом и посмотрел на твой дом и бумажную фабрику. Иногда меня разбирает любопытство, как и любого другого. Я увидел там женщину, стоящую на берегу и смотрящую на море, женщину более старую и несколько более простую, чем твоя новая жена. Я не причинил ей вреда и не думаю, что она видела меня. Этого достаточно?
Я кивнул.
— Прекрасно. Возьми свое оружие обратно, ладно? — Он передал мне мой карабин. — Я не могу им пользоваться, а ты можешь, так что лучше возьми его себе.
Оцепенев, я взял его и поставил на предохранитель.
— Ты не собираешься стрелять в меня? — Он поднял руки в жесте притворной капитуляции.
— Да, не собираюсь.
— Ты что-то вспоминаешь. Я чувствую это. Не хочешь рассказать мне, что это такое?
— Ничего особенного. — У меня болела голова, и надежда, которая дала мне новую жизнь на минуту или две, угасла. Должен ли я сунуть дуло в рот? Это может быть лучшим способом.
— Расскажи мне, пожалуйста.
Возможно, это был шок от того, что один из этих монстров сказал «пожалуйста»; какова бы ни была причина, я так и сделал:
— Я вспомнил, как женщина по имени Синель однажды рассказала Крапиве о мужчине, голодном каторжнике по имени Гелада. Он был в туннелях. По всему Витку длинного солнца, где я когда-то жил, под землей тянутся ужасные туннели.
— В них был Гелада, — подсказал мне инхуму.
— Он хотел сбежать. Все хотели. У него был лук, но Гагарка, мужчина, который был с Синель, сказал, что Гелада не будет стрелять в них, потому что они были его единственным шансом. Без них ему никогда не выбраться.
— И я так сказал. Я уже говорил все это раньше, и ты должен был слушать. Если я вытащу тебя, это будет ужасно опасно для меня, не так ли? Если только я сначала не избавлюсь от этого карабина и твоего ножа. — Лицо у него было как у рептилии, хотя лоб был выше; голос принадлежал молодому человеку — моему сыну.
— Нет, — ответил я ему. Я был слишком подавлен, чтобы спорить. — Если ты освободишь меня, я никогда не причиню тебе вреда. Никогда, ни по какой причине.
Он встал:
— Я ухожу, но хочу, чтобы ты о кое-чем подумал. Мы могли бы убить вас, всех вас. Мы сильнее, как ты сказал, и можем летать. Наша раса старше вашей и научилась таким вещам, о которых вы даже не можете мечтать. Поскольку вы ненавидите нас и убиваете, когда можете, почему мы этого не делаем?
— Полагаю, вы хотите нашей крови.
— Вот именно. Вы — наш скот.
Я ожидал, что он полетит, но он взобрался по гладкому каменному краю ямы, как белка взбирается на дерево, и это выглядело так легко, что на мгновение я почти вообразил, что могу сделать это сам. Мой большой палец был на предохранителе, но без него я не мог спастись. Я также не мог отделаться от воспоминаний о том времени, когда Сухожилие еще не родился, а Копыто и Шкура даже не помышляли об этом: однажды мы с Крапивой лихорадочно пытались освободить чужую корову из трясины в тщетной надежде, что хозяин отдаст ее нам, если нам это удастся.
Потом он исчез, а я, используя карабин вместо костыля, поднялся на ноги и был настолько глуп, что попытался выкарабкаться так, как это сделал он, борясь до полного изнеможения и не поднимаясь даже на половину своей головы.
Прошлой ночью я перестал писать, потому что не мог заставить себя описать остаток этого дня, или ночь, которая последовала за ним, или день, который последовал за ночью, день, когда я слизывал росу со стенок ямы, лежа сначала на животе, потом на коленях, потом стоя, и, наконец, — когда Короткое солнце выглянуло из-за края и роса почти исчезла, — вытирал камень над головой пальцами, которые я засовывал в рот, как только они становились влажными. В общей сложности я получил два глотка воды, самое большее. Не больше, конечно, и, скорее всего, меньше.
Раньше я молился, а потом проклинал всех богов в своем сердце, когда спаситель, которого они послали, оказался Крайтом. В тот день я не молился, не проклинал и не делал ничего подобного.
Вот то, о чем я меньше всего хотел писать прошлой ночью, но попытаюсь записать сегодня вечером. Однажды, когда я лежал на дне ямы, мне показалось, что надо мной стоит человек с длинным носом (высокий человек или огромный паук). Я не пошевелился и даже не открыл глаза, зная, что, если я это сделаю, он исчезнет. Он коснулся моего лба чем-то, что держал в руках, и яма исчезла.
