Страшная правда гибели тети Нины от действий Валентины Степановны никак не повлияла на добрые отношения с Анной. Стала понятна причина душевной заботы Валентины Степановны: все эти чрезмерные уступки по оплате за комнату, кульки с печеньем, пироги и другая помощь. Женщина старалась компенсировать Анне за убийство ее родственницы в прошлой жизни. Валентина Степановна стала для провинциальной студентки родной тетей. К тому же у нее не было ни детей, ни племянников, забота об Анне стала естественной и психологически объяснимой.
Анна смирилась с этой заботой, начав принимать еще больше внимания и подарков. В долгу также не оставалась: в субботу после первых двух пар Анна инициировала немыслимое – уборку и очистку кафедры от десятилетнего хлама.
К шести часам вечера кабинет кафедры было не узнать. Обнажились углы и стал виден паркет. Стопки книг и газет, старые компьютеры – все было выставлено в коридор для утилизации. Полки в шкафах освободились от макулатуры. К концу уборки Валентина Степановна разошлась и уже выбрасывала все подряд. Тогда она и наткнулась на большой фотоальбом с видами замков Германии, подарок Франка. Положив подарочное издание на видное место в шкафу, женщина как бы между прочим сказала:
– Аня, Франк о тебе много спрашивает.
– О господи.
– Он хочет с тобой помириться, наладить отношения, понимаешь?
– Понимаю я или нет, неважно… Я не хочу говорить о нем.
– Он меняется, Аня.
– Опять становится нацистом? Хотя нет, он всегда им был!
– Франк пожертвовал пять тысяч евро на памятник павшим в годы Великой Отечественной войны преподавателям факультета иностранных языков.
– Ну, молодец. Плюс один к его карме. Надеюсь, это ему поможет.
– А между прочим, поможет! Так карма и отрабатывается.
Анну словно ударило током. Закрыв шкаф с книгами, она начала нервно ходить по кабинету.
– Вы хотите сказать, что деньгами можно задобрить судьбу?
– Я не это имела в виду.
– То есть можно вот так дать пять, десять тысяч, миллионы евро – и все преступления фашистов, все их убийства будут списаны со счета? Да?!
– Аня, перестань, ты неправильно меня поняла.
– Нет, Валентина Степановна, это ваше учение о карме, оно невероятно меркантильно, все исчисляется деньгами, – выпалила Анна, не сразу заметив, что ее слова обидели женщину.
– Давай присядем. Прошу тебя.
Валентина Степановна, шатаясь, дошла до стула и, усевшись, принялась тяжело дышать. Анна испуганно набрала воду в стакан.
– Валентина Степановна, я не хотела вас обидеть, простите меня…
– Все хорошо, Анечка, все хорошо, – задыхаясь, говорила женщина, отпивая маленькими глотками воду. – Это я уже стара просто.
– Я, наверное, неспособна понять все эти законы, учение, философию.
– Он это сделал от души, Аня. Его никто не просил. Он сам прочитал объявление о сборе средств на памятник. Это был его порыв души.
– Понятно.
Валентина Степановна крепко схватила Анну за запястье.
– Аня, это важно. Если бы его попросили, и он бы дал деньги, тогда это было бы, как ты выразилась, меркантильно и не имело духовного значения. Но когда порыв исходит от сердца, неосознанно, тогда это имеет большое значение для души. Именно такими поступками карма обнуляется.
То ли из-за волнения, то ли из-за переутомления от уборки на кафедре, Валентине Степановне лучше не становилось. Когда измерили артериальное давление, оно показало 190 на 120. Приехавшая скорая сделала укол, спустя полчаса давление упало до 150. Когда верхняя шкала опустилась до 135, кризис миновал.
Перепуганная Анна заказала такси и отвезла ослабленную женщину к ней домой, в небольшую квартиру рядом с Сенной площадью. Анна впервые оказалась в гостях у Валентины Степановны и, переступив порог гостиной, сразу обратила внимание, что ее комната в коммуналке отремонтирована гораздо лучше. Мебель в квартире времен начала девяностых: диван и кресла покрывали застиранные накидки, а на старом дощатом полу лежал советский ковер. Сделав Валентине Степановне горячий компресс на лоб и поставив у кровати стакан воды с медом, Анна под бесконечные слова благодарности пошла к себе на Чернышевского.
Шел девятый час. Есть хотелось дико, готовить дома не было никаких сил. Анна решила дойти до некогда любимой пироговой на Вознесенском. К тому же это всего в пяти минутах ходьбы от Сенной площади.
Петербург – единственный город в стране, где на каждом углу можно найти пироговую или булочную. Нигде такого изобилия хлебобулочных изделий нет, как в городе на Неве. И это неудивительно. Любовь и почитание хлеба в крови у петербуржцев: во время блокады хлеб берегли, его ждали, о нем мечтали, из-за 125 суточных граммов порой творились жуткие дела. Блокада закончилась, прошли десятилетия мирной жизни, но город так и не насытился хлебом, продолжал наедаться булками и пирогами.
В трех метрах от входа в кафе Анна услышала знакомый громкий голос, который невозможно было спутать с чьим-то другим. Франк стоял в дверях и разговаривал с той самой пожилой женщиной в пальто, которая прошлой осенью испортила им вечер. Анна прижалась к стене дома, сделала пару шагов назад и решила подождать, когда Франк уйдет.
– Берите, пожалуйста, берите это все. Я специально покупал для вас пирОги.
– Сыночек, не надо, дорогой, не надо. Доброта ты моя.
– Бабушка Клавдия, я вас очень прошу. Сегодня праздник, 8 марта.
– Я так много пирогов никогда не видала. Когда сняли блокаду, хорошо помню, мне пять лет тогда исполнилось, мать принесла целую булку хлеба, пакет муки и два яблока. Я в тот раз впервые яблоки взяла в руки: такие красные и большие, а пахли-то как… Мать на ужин испекла яблочный пирог. Какой же это был праздник, сыночек, какой был праздник! А вкусный-то какой пирог получился…
– Я очень хочу, что эти пирОги вам тоже будут вкусными. Возьмите, пожалуйста, я вас прошу.
– Храни тебя Господь, доброта ты моя. Все бы были такими, как ты. Глядишь, и Царствие бы Его настало.
Перекрестив Франка трижды, старая женщина взяла пакеты с пирогами и пошла по Вознесенскому.
Франк, сильно шмыгая носом, перебежал дорогу и пошел в сторону своего дома, не заметив Анну.
«Пронесло».
Анна зашла в пироговую перед самым закрытием.
– О, здравствуйте! Давно вас не было. А Франк только что ушел, вы разминулись, – сказала официантка, убирая столики перед закрытием.
– Да, знаю. Я просто сама… я не успела с ним, поэтому пришла позже, – выкрутилась Анна. – А кто эта старая женщина в изношенном бордовом пальто?
– Баба Клава? Это наша старожилка Вознесенского проспекта, блокадница. У нее сын погиб в Афганистане, с тех пор она не совсем в себе. Немудрено, единственного сына-то потерять. Ходит к нам едва ли не каждый день. Говорит, здесь работал какой-то кафетерий в начале восьмидесятых. С сыном здесь сидела перед отправкой на Афган. Сейчас ходит к нам чай пить, вспоминая последнюю встречу. Жалко нам ее.
