– Тогда война в этом регионе будет длиться бесконечно, – резюмировал Кирилл.
– Может быть, да, а может, и нет.
– Что вы имеете в виду, Игорь Николаевич? – спросила Анна.
– Сотворенное зло может перейти все границы, так что совершившие его души могут быть удалены с земного плана перерождений.
– А так разве бывает?
– Бывает, Анна. Согласно древним учениям, если душа из воплощения в воплощение не развивается, а продолжает совершать одно и то же зло, преумножая преступления и неся смерть и разрушения с каждым перерождением по нарастающей, тогда высшие силы принимают решение удалить эту душу, отправить ее на вторую смерть.
– Интересно, а как поступили с душой Гитлера? – Анна посмотрела на Кирилла, ожидая ответ от него.
– Не могу знать, – ответил доктор Остапцов, – но в случае с Гитлером необходимо обладать информацией о его прошлых воплощениях. Насколько мне известно, нет свидетельств, что Гитлер обращался к регрессии.
– Было бы интересно узнать… Игорь Николаевич, я рассказал Анне о своей прошлой жизни в качестве немецкого солдата.
– Молодец! Смело. И как, Анна, от мысли, что вокруг вас так много бывших немцев?
– Я уже не удивлюсь, если узнаю, что мои родители тоже были фашистами.
– Все может быть. Ну что, с кого начнем?
Посовещавшись, решили, что начать будет лучше с Кирилла. Главная цель первого погружения значилась как самое счастливое событие прошлого воплощения, затем планировалось идти в более ранние воплощения.
Анна расположилась поудобнее на диване, чтобы впервые понаблюдать, как регрессивный гипноз работает со стороны.
– Вдох. Выдох. Твое тело расслабляется, ничто тебя больше не беспокоит. Покой и спокойствие. Вдох. Выдох. – Монотонный голос доктора готовил Кирилла к погружению.
Дальше была лестница, по которой постепенно спускалось сознание молодого человека, затем – вытянутая комната. Анна вспоминала свой сеанс, который начинался точно так же. Техника регрессивного погружения в прошлые воплощения для всех одинакова, но с такими разными результатами и еще более непредсказуемыми последствиями.
– В конце комнаты ты видишь большую дверь. Подойди к этой двери. Там, за дверью, тебя ждет самое счастливое событие твоего прошлого воплощения. Я трижды дотронусь до твоей руки, и ты сможешь войти в эту дверь, оказавшись в самом счастливом моменте из предыдущего воплощения, – тихим напевом доктор произносил каждое слово.
Остапцов три раза легонько дотронулся указательным пальцем до руки Кирилла.
– Что ты видишь вокруг себя. Опиши, где ты?
– Ночь. Но не очень темно. Недалеко взрываются снаряды, освещая небо. Звезд не видно, да и не до них. Русские теснят.
Анна и Остапцов переглянулись. Оба не ожидали, что самый счастливый момент прошлой жизни Кирилла – на войне. Они рассчитывали услышать о послевоенном мире, встрече с близкими, радости объятий, но никак не о сражении.
– Ты в безопасности. Тебе ничего не угрожает. Что именно ты делаешь сейчас?
– Я в окопе. Последние дни такие жаркие. И даже сейчас ночью душно. Хочется пить, но еще больше хочется есть. Кажется, я не ел уже три дня. Мы почти в окружении. Мой паек закончился. Некому принести еду, а покинуть окоп я не могу.
– Все хорошо. Ты в безопасности. Что происходит сейчас?
– Мы получили приказ отступать. Появился коридор к отступлению. Наконец-то я поем.
– Очень хорошо. Ты отступаешь, ты среди своих, опиши, что ты видишь?
– Уже скоро будет светать. Мы вышли из окружения, я спустился в командный пункт, он как бы скрыт в окопе. Чую запах еды. Рядом полевая кухня… О нет… Взорвался снаряд рядом с нами. Кажется, я немного контужен…
– Все хорошо. Дыши. Вдох. Выдох.
– Снаряд попал прямо в полевую кухню. Хлеб, колбаса, ничего толком нет. Кругом одна земля. Собираю все по кусочкам, сдуваю грязь… Весь хлеб в земле… Это единственное, что есть. Я не ел три дня… Я не ел три дня! Хоть что-то осталось… вот еще, и еще кусок хлеба…
Голос Кирилла дрожал, тело начало все сильнее трясти, и Остапцов решил прервать сеанс. Быстро выведя парня из эмоционального воспоминания назад к лестнице, доктор провел счет с одного до десяти. Минута – и Кирилл открыл глаза.
– Кирилл, как ты?
Анна стояла рядом, теребя от волнения рукава.
– Я… – пытался начать Кирилл, – я очень хочу есть.
Анна обняла руками голову друга, как мать больного сына, и, нежно поглаживая темно-каштановые мягкие волосы, тихим голосом повторяла, как мантру:
– Все хорошо, все хорошо, все хорошо, мой дорогой.
Пока доктор Остапцов заваривал чай, доставал конфеты и открывал консервированные сардины, которые он привез из отпуска в Португалии, Анна не отходила от друга.
За то короткое время, что длился сеанс гипноза, Кирилл из уверенного в себе, образованного, талантливого и всегда знающего ответ на любой вопрос парня превратился в хрупкого, подверженного страданиям и боли, нуждающегося в защите юношу.
В эти минуты Анна почувствовала нечто новое не только по отношению к другу, но и в целом для себя – желание дарить нежность и заботу. Да, Франку приходилось много уделять внимания, но с ним все сводилось к решению бытовых вопросов. Сейчас появилась внутренняя потребность думать о чувствах другого человека: отдать часть себя ради достижения душевного спокойствия и радости близкого.
Кирилл набросился на бутерброды с сардинами. Через минуту—другую ничего не осталось.
– Я даже не успела попробовать, – изумилась Анна.
– Прости, но я, если честно, не наелся. Игорь Николаевич, можно еще чайку, пожалуйста?
Руки Кирилла продолжали слегка дрожать, а глаза бегали из стороны в сторону. Доктор Остапцов принес печенье и заварник со свежим чаем. Анна разлила чай по кружкам.
– Кирилл, мы с Анной были несколько удивлены, что твое самое счастливое воспоминание прошлой жизни случилось на войне.
– Даже не знаю, что сказать. Мне кажется, я только вышел из окопа.
– Я так переживала. Совсем не в хорошем воспоминании прошлого ты оказался.
– Нет, нет, я испытал там большое счастье. Мы же вырвались из окружения, и я наконец-то поел. Пусть вся еда была разбросана взрывом снаряда и перемешана с землей, но я был рад и благодарен Богу за это, за то, что жив, что есть хлеб.
– Ужасно, конечно. – Анна закрыла лицо руками.
– Это была странная радость, но такая простая. Никогда я не испытывал ничего похожего. Здесь, сейчас мы едим сардины, пьем хороший чай с печеньем. Хлеб есть в большом количестве, а сколько мы его выбрасываем? Даже если немного зачерствел, все в мусорное ведро. Там, на войне, я не ел три дня и уже с трудом передвигал ноги, поэтому ошметкам хлеба и маленьким кусочкам копченой колбасы, перемешанным с грязью, я так радовался.
