XVI
Здание цилиндрической формы едва поднималось над макушками деревьев. Эврибиад бы не заметил его с такого дальнего расстояния, ему ровным женским голосом сообщил о нем ноэм-пилот.
Башня: в древних легендах – символическая обитель чудовищ. Ее венчала, возвышаясь над колышущимся пологом леса, большая круглая платформа, достаточно широкая, чтобы шаттл мог приземлиться. Сделана она была из камня или бетона. Ее слепящая каменная белизна словно бросала вызов окружающей ее буйной растительности.
Нет, не башня. Остров – тут мог бы жить маг или колдун. Пустой, глазу не за что зацепиться, чтобы развеять скуку. Это ничего не значило. Посреди дикой планеты кто-то за ними наблюдал – в этом Эврибиад был уверен.
Он подождал, прежде чем объявлять тревогу. У него в запасе еще оставалось несколько секунд. Отон вышел из кабины несколько минут назад. Они сказали друг другу едва ли несколько слов с момента отправления. Эврибиад злился на проконсула – за то, что тот заставил его сопровождать. Злился и на себя – за то, что оставил Фотиду и свой народ, за то, что взял с собой лучших солдат в отряде и оставил неопытных новичков сторожить лагерь. Гневался из-за того, что не сумел тверже возразить Фотиде. Конечно, она была права. Ее поступки диктовались железной логикой. Однако он по долгому опыту знал, что, пусть расположение войск разумное, поражение или победу определяли интуиция и эмпатия.
Он сощурил глаза, пытаясь рассмотреть, куда они направляются, когда на смену основному турбинному двигателю пришли вспомогательные, и началось вертикальное снижение. Глядеть на башню было больно из-за отраженного света. Строение не было видно в инфракрасном спектре, однако от него исходило смутное электромагнитное излучение, которое, стоило подлететь ближе, принялось сводить с ума аппаратуру. В высоту башня составляла метров двести – чуть выше самых больших деревьев.
Эврибиад попытался представить, на что похожа почва под гигантскими сводами строевого леса: сумрачный мир, почти лишенный жизни, размеченный древесными стволами, гигантскими, словно колонны храма. Воздух там, наверное, ароматный, напоенный мощными ароматами смолы и перегноя, неподвижный, без единого освежающего ветерка. Самые сильные дожди, самые яростные бури проникали в эти глубины лишь ослабленными, словно далекое эхо безобидной стихии. Эврибиад ненадолго замечтался о животных, населяющих подобные места, – неуловимых силуэтах, быстроногих зверьках, которые в тени предавались вечному танцу охотников и дичи.
Первозданный лес. Сможет ли его народ, которому было предписано жить у моря, приспособиться к обитанию в тени? Да, конечно, нужда заставит. Если только не случится какого-нибудь резкого и неожиданного сюжетного поворота, путешествие народца людопсов здесь и закончится. И в глубине души Эврибиад инстинктивно, еще не признаваясь в этом и самому себе, желал остаться в этом первобытном лесу. Здесь они сумеют очиститься от навязанной им ложной культуры. Они смогут развиваться гораздо свободнее, чем на раздробленных землях Кси Боотис. Они вновь обретут свой изначальный потенциал – жизнь с клыками и когтями, инстинктивную жестокость, которую Аттик усмирял своим терпеливым расовым воспитанием. Это плохо сочеталось с тем, какое значение Фотида придавала разумности. Возможно, они с ней в будущем не смогут договориться. Возможно, она осудит его за почти инертное желание вернуться к истокам, которое его обуревало.
Все в свое время. Если Отон прав, до той поры им придется сосуществовать с человеком. Несмотря ни на что, кибернет ощущал своеобразный восторг. Каким же будет Человек? Существом порядочным, достойным доверия, способным жить в гармонии с Псом? В какой-то степени Эврибиаду этого хотелось, но он слышал предостережения Плавтины. С другой стороны, если верить Фотиде, возвращение Человека отвлечет от них внимание могущественных властителей вселенной. Если повезет, они на какое-то время оставят людопсов в покое. Эврибиад пожал плечами. Не всегда получается вывести будущее из настоящего.
Самолет завис, готовясь приземлиться на огромное каменное блюдце. Зеленое море вокруг сотрясалось под ветром, рвущимся из боковых сопел. Только колышущаяся листва, и никого вокруг.
Варвары явятся – возможно, не по воздуху и гораздо позднее. Последует кровавая битва, если Отон все верно предвидел, и Эврибиад, скорее всего, никогда больше не увидит супругу. Но, может, во всем этом будет что-то хорошее для его народа. Может, те, кто остался в обломках Корабля, останутся невредимы, и жизнь стаи продолжится. А может, он каким-то чудом победит и установит господство людопсов на желанной земле. На данном этапе от холодной логики и хитроумных планов нет никакого проку. Против воли Эврибиад расплылся в собачьей ухмылке. По крайней мере, он умрет на ярком солнце.
Больше не желая тянуть время, он нажал на кнопку тревоги и велел аппарату приземлиться.
* * *
Они вышли из шаттла. Плавтина увидела в башне чистый концепт, вместилище становления. Сущность по Платону.
Вокруг них зыбкое зеленое море шелестело на ветру, освежая атмосферу. Белый круг – изящно реализованная идея совершенного концепта под палящим солнцем, свет которого не смягчало ни единое облако, – изображал духовный глаз, символический и слепой, глаз самой планеты. Люк в полу у самого края платформы вел на нижний уровень.
Пока Плавтина старалась не смотреть в ту сторону; она уставилась на камень под ногами, с интересом обнаружив крошечные знаки, высеченные концентрическими кругами – а может, спиралью, трудно сказать, – прямо на камне. Брахмические цифры. Плавтина давно таких не видела. Ее восхитила элегантность десятичных чисел, их изящные основания, воздушное начертание хрупких изгибов, невообразимо далеких от массивной римской нумерации, слишком образной, чтобы обратить разум к математическому созерцанию мира. Она прошла к центру и определила точку, от которой отходили цифры, закручиваясь, как раковина улитки:
3,14159265358979323846264338327950288419…
Она подняла голову и жестом подозвала Отона, указала пальцем на начало серии цифр:
– Пифагорейский символ, – пояснил он.
– Вы были бы правы, будь это круг. Но спираль означает бесконечность. Тут главное – не само иррациональное число, а его безграничность. Я тут вижу метафору в духе Платона.
Отон задумался. Плавтина знала, что права. Она уже видела такие знаки в прошлой жизни. Как, впрочем, и Отон. Он сухо кивнул.
– Вы все еще не верите в мою теорию?
– Вы утверждаете, что все кончится плохо. Но Тит не может ждать нас внизу – он умер. А с ним и неоплатонисты.
– Он был одним из них.
– Большинство из них он убил, разозлившись, что они предали его и присоединились к Беренике. Он казнил их на вершине Олимпа, принеся в жертву Числу и Солнцу. А под конец те, кто выжил, казнили его.
– Но он не отказался от их учения, а перевел содержимое своего мозга в вычислительную матрицу и таким образом выполнил великую программу платонистов: совершил реальное, физическое обожествление себя, совместив биологическое и вычислительное начала. Этой программой они и отличались от старых пифагористов.
