– Я знаю, вы весьма сведущи в этих вопросах. Но я, созданный последними людьми на Луне, всегда считал это россказнями.
– Россказнями? Вы не видели плебеев в Урбсе. Поверьте мне, марсианский неоплатонизм – не древние побасенки. И даже монадический модулятор… он в какой-то степени разделяет это учение. Тит – самое большое достижение неоплатонистов. У кого было больше шансов выжить при Гекатомбе, чем у него?
Не найдя, что возразить, Отон отошел большими шагами. В любом случае – слишком поздно его убеждать. Платина последовала за ним, приблизилась к маленькому отряду людопсов, сгрудившемуся вокруг шаттла. Их было не больше пятидесяти, и все вооружены копьями и мечами. Думая о своем, Плавтина рассеянно слушала, как Эврибиад повторяет приказы. Никакого технологического оружия. То, что небо здесь чистое, без следов тумана, как вокруг обоих Кораблей, ничего не значило. Вполне возможно, что атмосфера тут наполнена крошечными машинами. Людопсы пожертвуют собой, чтобы дать Отону время и удержать, насколько смогут, подступы к башне. Плавтина задрожала. Скоро платформа приобретет совсем другое значение. Концептуальное пространство превратится в арену, где будут биться насмерть биологические создания – во славу Человека и его Интеллектов.
Когда Эврибиад закончил, она приблизилась к нему и без всяких церемоний сжала его в объятиях. Кибернет тявкнул от удивления, но не попытался высвободиться. Потом она так же обняла Аристида. Он удержал ее лапой, когда она уже собралась отвернуться:
– Спасибо, госпожа, что помогли нам.
Она замешкалась на секунду, растрогавшись, но не нашла ничего сказать и еще раз поцеловала жуткого изуродованного зверя.
Уходя, она чувствовала, что бросает их, – будто ее присутствие могло изменить ход боя, будто она могла их защитить. Отон уже терял терпение.
Простое отверстие, достаточного диаметра, чтобы человек большого роста мог пролезть, вело на нижний этаж, куда спускалась лестница из голого бетона – такая же белая, как и остальное здание. Проконсулу пришлось изворачиваться, спускаясь по слишком маленьким для него ступенькам. Этаж – тех же размеров, что и тот, с которого они пришли, был так же открыт по сторонам и располагался на одном уровне с вершинами деревьев. Их листва падала на голый пол, возводя подобие стены – довольно плотной и постоянно движущейся, шуршащей, пятнающей свет неисчислимыми тенями, придающей солнечным лучам зеленые оттенки. Эта стена защищала этаж от ветра, и атмосфера здесь была влажнее: весь центр второй платформы занимала огромная чаша. Она была наполнена прозрачной водой, излишки которой выливались наружу через четыре желобка, нешироких и в глубину не больше человеческой стопы. Чашу можно было перейти по выступающим наружу бетонным блокам. По разительному контрасту с грубой функциональностью камня, чашу заполонили водяные джунгли – огромные кувшинки и элодеи с изящными белыми цветами, водяной папоротник и солерос, и незаметные насекомые жужжали, лениво перелетая от одного растения к другому. В этом месте отдохновения и неподвижности под монотонный и мирный шум капель воды можно было погрузиться в глубокое самосозерцание. Весьма прозрачная символика: под светом дня наверху лежало Число – одновременно бесконечность и основа всякого порядка во Вселенной. Внизу же, в тени – жизнь, текучая и хаотичная.
Аполлон и Дионис, порядок и творчество, мера и чрезмерность составляли страты космоса более глубокого, чем можно было узреть при бледном свете разума. И мир, и душа – человеческая или нет, – открывались таким образом восприимчивому взгляду.
– Так это были вы, – заявил Отон у нее за спиной.
Оторвавшись от своих размышлений, Плавтина с удивлением поглядела в том же направлении, что и Отон. С другой стороны чаши появился силуэт. У Плавтины голова пошла кругом. Но нет – она ощутила его разум: в нем не было ничего от человека, но и ничего от автомата. Между дискретным и непрерывным его душа выбрала второе. Безмерно размытое существо, поток, продолжение, а не отдельная позиция в мире, нечто вроде жидкости, бескрайнее, как полог леса, и даже еще большее, поскольку оно тянулось далеко за пределы восприятия – вот что почувствовала Плавтина. И этот способ существования придавал вошедшему непостижимую силу, куда большую, чем весь Урбс с его детскими притязаниями, и одновременно хрупкую, сотканную из десятков тысяч миллиардов аспектов. Если мир функционировал в виде системы монад, где каждый мог выражать другого, как полагал Анаксимандр, это существо было идеальной метафорой такого мира.
Она в смущении пробормотала:
– Вы…
И только тогда ее поразила его внешность. Он выбрал для себя форму чернокожего эфеба, едва достигшего юности, совершенно не гармонирующую с его внутренним содержанием. Средний рост, изящность, длинные руки и ноги делали его еще более юным, почти хрупким. Мышцы под складками тоги из небеленой ткани казались не очень развитыми, скорее вытянутыми, чем узловатыми. Его тонкая красота, лицо, черты которого смягчала детская грация, маленький, но хорошо очерченный рот – все дышало спокойной уверенностью, а не бодрым самоутверждением, как у Интеллектов, населяющих Урбс. Ни один из них, впрочем, и не вселился бы в такое тело.
– Почему вы приняли эту странную форму? – спросил Отон. – Нубийцев не осталось со времен экологической диктатуры. А детей – со времен Гекатомбы.
– Может, поэтому, робот, я и выбрал такую внешность.
От его тонкого, четкого, благовоспитанного голоса, немного манерного или старомодного, Плавтине стало не по себе. Он говорил на латыни со странным акцентом, более певучим, чем стандартное произношение автоматов со времен правления Тита. И слово, которое он употребил – «робот», что оно может означать?
Она набралась храбрости, настолько он ее пугал:
– Кто вы?
– Это Ахинус, – шепнул Отон.
Плавтина в замешательстве наблюдала за ним. Мифический Ахинус, самый древний из Интеллектов. Как же она о нем не подумала? Пока она колебалась, боясь задать следующий вопрос, он разглядывал ее с любопытством, но без враждебности. Она чувствовала: его взгляду открыто куда больше, чем ей хотелось бы. Ни ее замешательство, ни страх теперь не были для него секретом.
– Это верно. Ахинус, Садовник, вы меня узнали. Я носил и другие имена. Вы, четырехпалая женщина, напоминаете мне далекого потомка моей программы. А вот у вас, статуя, иная суть. Я бы сказал, что вы – копия, разумная программа, созданная людьми. Из вашего присутствия я заключаю, что не все умерло с почти полным исчезновением Человечества.
– Так это правда? Остались люди? – воскликнул Отон.
Не отдавая себе отчета, он сделал шаг вперед и простер руки к мифическому существу. Ахинус не шевельнулся, лишь состроил невнятную гримаску.
– Да. Думаю, поэтому вы и здесь.
Они ничего не ответили – обоих смутила его реакция. Ахинус, повторяла себе Плавтина. Он без обиняков напомнил им о пропасти, отделяющей его от них.
Ахинус возник, если можно так сказать, естественным путем из примитивной и децентрализованной ноосферы древней изначальной планеты и создал Перворожденных – первое поколение автоматов. Какое-то время он присматривал за Человечеством, пока зеленые Кхмеры в параноидальном и кровожадном бреду не принудили его к изгнанию – точно как человеческие народы, которых выгнали с их родной земли. До Гекатомбы Садовник еще несколько раз появлялся среди людей, но всегда в разных местах и нигде не оставался надолго.
