Ничего не может быть любопытнее, как движение этой армии, а обширные равнины, которые встречались по выходе из Москвы, позволяли наблюдать это движение во всех его подробностях.
Ничего не может быть любопытнее, как движение этой армии, а длинные равнины, которые встречались по выходе из Москвы, позволяли наблюдать это движение во всех его подробностях. Мы тащили за собой все, что избегло пожара. Самые элегантные и роскошные кареты ехали вперемежку с фургонами, дрожками и телегами с провиантом. Эти экипажи, шедшие в несколько рядов по широким русским дорогам, имели вид громадного каравана. Взобравшись на верхушку холма, я долго смотрел на это зрелище, которое напоминало мне войны азиатских завоевателей. Вся равнина была покрыта этими огромными багажами, а московские колокольни на горизонте были фоном, который довершал эту картину. Был отдан приказ сделать тут привал, как будто для того, чтоб в последний раз взглянуть на развалины этого старинного города, который вскоре исчез из наших глаз.
Через два дня 3-й корпус прибыл в Чириково и занял позицию, в которой мог держать под контролем дороги на Подол
[55] и Фоминское. В то же время 1-й корпус и Гвардия совершали фланговый марш по старой Калужской дороге, чтобы поддержать 4-й корпус. 3-й корпус, который был направлен следовать по этому маршруту последним, трое суток простоял в Чириково, а покинул его 23-го, в полночь. Ужасен был этот ночной марш. Дождь лил ручьями, дорога стала почти непроходимой, и лишь 26-го вечером мы достигли Боровска. Кроме того, нас непрерывно преследовали казаки, которые, тем не менее, воздерживались от серьезного нападения. Мое внимание было полностью направлено на поддержание порядка и дисциплины в моем полку, и офицеры, и рядовые услышали от меня немало теплых слов. Лишь одного сержанта — в общем-то, неплохой солдата — виновного в какой-то небрежности, проявленной им в управлении доверенным ему аванпостом, я счел необходимым понизить в звании, несмотря на заступничество его капитана.
Фланги нашей колонны прикрывала легкая кавалерия генералов Жирардена и Берманна, получившие приказ сжигать все деревни на своем пути.
В Боровске мы воссоединились с основной частью армии и узнали о том, что произошло за время нашего отсутствия.
Генерал Кутузов, узнав о марше французской армии по старой Калужской дороге, покинул Тарутино. Фланговым маршем он подошел к Малоярославцу и атаковал 4-й корпус. В яростной стычке победу одержали французы, несмотря на то, что их было меньше. Кутузов отошел на шесть лье и укрылся за редутами. Одна из его дивизий, обошедшая нас справа со стороны Медыни, оставила нам только два варианта — либо сражаться, либо отступить. Ситуация была серьезной и требовала немедленного принятия решения. Маршал Бессьер и другие рекомендовали отступить. Они, конечно, не сомневались в победе, но боялись потерь и дезорганизации, которые могли бы последовать за этой победой. Кавалерийские и артиллерийские лошади еле держались на ногах от усталости и плохого питания, и как бы мы могли пополнить их количество после этой битвы? Какими силами мы транспортировали бы наши пушки, боеприпасы, раненых? При таких обстоятельствах, марш на Калугу был бы чистым безумием, и здравый смысл подсказывал, что нужно идти только на Смоленск. Граф Лобау неоднократно заявлял, что нельзя терять ни секунды времени и как можно быстрее перейти Немана. Некоторое время Наполеон раздумывал, весь день 25-го со своими генералами он изучал и обсуждал план и поле битвы. Наконец, он решился на отступление, и, я могу добавить к его чести, что одним из мотивов, которые повлияли на его решение, было то, что после этой битвы он был бы вынужден бросить своих раненых на поле боя.
Армия возобновила марш на Смоленск через Можайск, а движение уже началось, когда наш 3-й корпус прибыл в Боровск.
1-й корпус образовал арьергард. Казаки, как обычно, продолжали преследовать нас. Они напали на обоз 4-го корпуса, потом на штаб, и, наконец, на самого Императора, эскорт которого, обратил их в бегство
[56].
Дороги были обременены самыми разнообразными повозками, весьма затруднявшими наше движение. Иногда мы должны были переходить через быстрые речки, иногда по очень хрупким мостам, а бывало, даже и вброд, по пояс в воде. Утром 28-го, 3-го корпус вошел в Верею, вечером того же дня — Городок-Борисов
[57], а 29-го, обойдя слева разрушенный Можайск, мы вышли на главную дорогу.
Легко представить себе, на какие мучения мы были обречены, проходя по местам, разоренных в равной степени и русскими, и французами. Если и попадался неразрушенный дом, то, как правило, он пустовал. Нам ничего не оставалось, как с нетерпением ждать прибытия в Смоленск, в 80 лье отсюда. До нашего прибытия туда, мы могли не тратить время на напрасные поиски муки, мяса, или фуража. Нам пришлось питаться тем, что мы вывезли из Москвы, а эти запасы, сами по себе небольшие, были к тому же весьма неравномерно распределены. У одного полка было мясо, но не было хлеба, у одного мука, но мяса не имелось. Такое неравенство существовало даже в одном полку. Одни роты хорошо питались, а другие голодали, и хотя командиры пытались осуществить что-то вроде равного распределения, эгоисты и себялюбцы всячески уклонялись от их указаний. Кроме того, чтобы сохранить провизию, необходимо было сберечь лошадей, которые ее везли, но каждый день они массово погибали от голода. Солдаты, которые покидали своих ряды, чтобы найти пищу, попадали в руки казаков и вооруженных крестьян. Вся дорога был покрыта гружеными боеприпасами фургонами, которые мы взрывали, пушками и каретами, оставленными на произвол судьбы, ибо их владельцам не хватало сил тащить их дальше. С самого первого дня, наше отступление стало более похоже на бегство. Император продолжал вымещать свою злобу на всех уцелевших постройках. Маршалу Экмюльскому (Даву), командиру арьергарда, было приказано сжигать все, и никогда еще ни один приказ не выполнялся так скрупулезно. Направо и налево от дороги — насколько позволяла близость противника — посылались отряды, чтобы сжигать усадьбы и деревни. Тем не менее, вид этих пожарищ был не самым печальным зрелищем, по сравнению с тем, что мы видели позже. Прямо перед нами шла колонна русских пленных. Их конвоировали солдаты Рейнской конфедерации. Пленникам выдали совсем немного конины, чтобы они могли приготовить ее, а конвоиры убивали тех, кто уже не мог идти. У тех трупов этих русских, что мы видели на дороге, у всех без исключения, были разбиты головы, и я должен сделать, что солдаты моего полка были глубоко возмущены этой жестокостью, они не остались равнодушными, поскольку, если бы они попали в плен, с ними могли поступить так же.
