Я видел одного умирающего итальянского офицера. Его несли двое солдат, и жена шла рядом с ними. Тронутый ее горем и той ласковой заботой, которой она одарила своего мужа, я пригласил ее к своему костру. Она любила его и, ослепленная любовью, не понимала всей тщетности своих усилий. Ее муж умер, но до тех пор, пока она не убедилась, что это правда, она продолжала окликать его, и, потеряв сознание, упала на его бездыханное тело. Таковы были печальные сцены, которые мы видели ежедневно, стоило нам на минутку остановиться, не говоря уже о яростных драках между солдатами за кусок конины или горсть муки, поскольку, чтобы выжить, необходимо было иметь силы, чтобы отнять еду у того, у кого она имелась, или обокрасть, пока тот спал. Именно в этот день я узнал о смерти г-на Альфреда де Нуайе, адъютанта князя Невшательского
[68]. Он был убит накануне вечером недалеко от герцога де Реджио. До этого момента я не потерял никого из моих друзей, и для меня это было страшным горем. Маршал Ней утешал меня, сказав, что, по-видимому, просто пришла очередь моего друга, и что, в конце концов, все-таки лучше, что нам выпало оплакивать его смерть, чем ему нашу. В подобных случаях он всегда был холоден и безразличен. Однажды я услышал, как он ответил несчастному раненому солдату, который умолял его, чтобы тот приказал унести его с поля боя. «Что вы хотите, чтобы я сделал? Вы на войне», — и пошел дальше. Он не был ни суровым, ни жестоким, просто война ожесточила его. Он был одержим идеей, что каждый солдат должен умереть на поле боя — такова его солдатская судьба, и мы видели, что он не ценил своей собственной жизни больше, чем жизни других людей.
3-й корпус прибыл в Зембин 29-го, а в Камень
[69] 30-го. Но едва мы выступили в путь, как герцог Беллунский заявил, что он больше не в состоянии исполнять обязанности командующего арьергардом. Он даже попытался обойти нас, и оставить 3-й корпус открытым для атак русского авангарда, что вызвало острую дискуссию между ним и маршала Неем. Пришлось прибегнуть к помощи Наполеона, который приказал герцог Беллунскому
[70] продолжать быть в арьергарде и прикрывать отступление. Но опыт прошлого вселял мало уверенности в 9-м корпусе, и маршал Ней удалил все, что осталось от 3-го корпуса с опасного участка. Там было лишь несколько офицеров и полковых орлов. Тех, кто, еще был в состоянии стрелять, собрали в отряд г-на Делашо — капитана 4-го полка (впоследствии он стал командиром 29-го). Их насчитывалась едва ли сотня, и их задачей стало сопровождать маршала. Оставшиеся под командой генерала Ледрю, покинули Камень в полночь, чтобы присоединиться к Наполеону, и далее идти под охраной Императорской Гвардии. Надо было поторапливаться, поскольку штаб опережал нас на сутки, а потому идти ускоренным шагом. Два дня и три ночи мы шли почти без остановок, и только когда от усталости нам потребовалось хоть немного отдохнуть, мы заночевали в каком-то сарае, поставив нескольких вооруженных людей для охраны наших полковых орлов.
Приказ, однако, гласил, что орлы должны быть разбиты и закопаны. Я не мог принять этого. Поэтому я распорядился, сжечь только древко, а самого орла 4-го полка спрятать в ранец одного из орлоносцев, рядом с которым я постоянно находился рядом. В то же время приказ напоминал, что у каждого офицера должно быть ружье, но этот приказ не мог быть выполнен, поскольку, офицеры так ослабели, что не могли нести никакого оружия. Многие из них погибли во время этого марша. Один из них, женившийся незадолго до начала кампании, был найден мертвым возле своего костра, крепко прижимающим к сердцу зажатый в руке портрет своей жены. Возле небольшого городка Илья мы еле ушли от казаков. К счастью, батальон Старой Гвардии графа Лобау, удерживавший эти позиции, оказал нам помощь. 3-го декабря мы присоединились к штабу — между городками Илья и Молодечно. Мы едва узнали наш генштаб — такой лощеный и блестящий лишь несколько месяцев назад. Гвардейцы шли кто как хотел, недовольство и печаль на лицах. Император ехал в карете в сопровождении князя Невшательского. За ней ехало несколько экипажей, ведомых небольшим количеством уцелевших лошадей и мулов.
Адъютанты Императора и князя Невшательского шли пешком, ведя под уздцы крайне изможденных лошадей. Время от времени, чтобы немного отдохнуть они ехали сидя в задней части кареты. Центральной частью этой печальной процессии являлась толпа больных и искалеченных солдат всех полков, шедших без всякого порядка, и сумрак елового леса добавлял еще больше грусти тому, кто видел ее. Мы вышли из леса и вскоре вошли в Молодечно, располагающемся на дороге, которая соединяет Минск и Вильно.
Невероятно важно было достичь этой точки прежде русских, иначе они бы перекрыли нам путь отступления. Наш быстрый походный темп сохранил нас от этой беды, но враг постоянно атаковал нас со всех сторон. От Березины русские продолжали идти тремя разными маршрутами. Чичагов, с Молдавской армией, являлся авангардом и шел по нашей дороге, Кутузов — на нашем левом фланге, а Витгенштейн на правом. 6-й корпус под командованием генерала Вреде, после поражения у Полоцка, отошел к Докшице
[71]. Далее через Вилейку и Немемзин
[72] он продолжил движение на Вильно. Его задачей было прикрыть наш правый фланг, но 6-й корпус настолько ослаб, что толку от него было мало.
Казаки внезапно врывались в самую середину колонны и убивали всех, кто попадался на их пути. В Плешницах
[73] был ранен герцог Реджио, дом, в котором он жил, атаковали — пушечное ядро ударило в его кровать, а его осколки нанесли ему серьезные раны. Он спасся только благодаря нескольким офицерам, жившим в том же доме — тоже раненым — до прибытия подмоги они упорно защищались.
У Хотавичей
[74] и Молодечно, 9-й корпус, шедший в арьергарде, внезапно атаковали и полностью разгромили. Герцог Беллунский зашел так далеко, что заявил, что с него хватит, и что, учитывая состояние его войск, он намерен ускорить свой марш, чтобы избежать любых стычек с врагом. Наполеон, не в силах что-либо поправить в столь дезорганизованной армии и опасаясь эффекта, который могло произвести его отступление на Германию, решил бросить свою армию и вытребовать у Франции новую армию и новые ресурсы для продолжения войны. Момент был благоприятным, поскольку благодаря Молодечно, дорога в Вильно была свободна.
5-го декабря, в Сморгони, Наполеон подписал свой знаменитый 29-й бюллетень и уехал в тот же вечер, сопровождаемый Верховный распорядителем Двора, Великим конюшим Франции и личным адъютантом, графом де Лобау, назначив короля Неаполя главнокомандующим всей армии. По поводу его внезапного отъезда звучали разные мнения. Одни называли это дезертирством, другие утешали себя надеждой, что он вернется с новой армией и отомстит за нас. Большинство же солдат, никак на эту новость не отреагировали. В той ситуации, в которой находилась тогда армия, это была катастрофа. Всеобщая вера в гений Императора вселяла уверенность, страх перед ним стимулировал чувство долга. После его отъезда каждый поступал уже как хотел, а король Неаполя только дискредитировал себя своими приказами.
