– Нет, а что? – удивился парень.
Девушка взмахнула длинными ресницами, оттенявшими золотистые глаза.
– Ты и Люкрес были очень близки. Если бы заговорщики не убили ее, уверена, Король поженил бы вас в течение года.
Густые брови Сураджа едва заметно вздрогнули. Всем в школе было известно, что Люкрес имела определенные виды на него. Только мы с Наоко знали тайну, скрытую от Эленаис и всего Версаля: страсть жестокой Люкрес к молчаливому воину не была взаимной.
Сердце оруженосца принадлежало другому. Возлюбленному, имя которого он не мог произнести вслух. То была скандальная страсть при Дворе, где царили жесткие правила, где все союзы должны освящаться самим Нетленным, начиная с его оруженосцев. Сурадж из Джайпура питал запретные чувства к Рафаэлю де Монтесуэно.
– Люкрес хотела бы, чтобы ее перчатка приносила пользу, – пробормотал Сурадж, явно желая сменить тему.
– Ты действительно не возражаешь? – не унималась Эленаис.
– Эта рука теперь принадлежит тебе.
– А твоя рука снова свободна, если не ошибаюсь. – Девушка улыбнулась, показав идеально ровные, белоснежные, словно жемчуг, зубы. – Ты заслуживаешь достойную жену, под стать тебе самому.
Я не могла поверить: похоже, выскочка флиртовала! А она из тех девушек, которые всегда добиваются того, чего хотят. Я могла подтвердить, что многие в кулуарах дворца теряли голову от гордой осанки и таинственной ауры индийца. Вероятно, этого было достаточно, чтобы вызвать интерес красавицы. Сурадж привлек ее внимание так же, как блеск бриллиантового ожерелья в витрине ювелирной лавки на мосту Менял. Не говоря уже о том, что юноша приехал из Индии с богатыми дарами магараджа Джайпура, чтобы с роскошью представлять свою страну при французском Дворе.
– Я… э-э-э… Сосредоточимся на задании, которое поручил нам Король, – смутился оруженосец.
Он искоса бросил на меня взгляд, будто боялся, что я проболтаюсь. Я успокоила Сураджа кивком: он в безопасности. Я никогда не выдам его секрет…
…если только он не встанет на моем пути в борьбе за Даму Чудес.
* * *
В сумерках, спрятав лица под капюшонами, мы покинули постоялый двор. Через квартал Кровавого Мишеля мы направились в сторону Сены, пробираясь сквозь толпу простолюдинов, которые спешили вернуться в свои дома до начала комендантского часа. Позади остался Гран Шатле, где Л’Эский, должно быть, уже волновался о судьбе оруженосцев.
Квартал Ле-Аль – район торговцев на правом берегу, такой же суматошный, как и квартал студентов на левом. Проезжая мимо мясных и овощных лавок, мы наблюдали, как продавцы закрывали витрины железными ставнями, чтобы защитить товары от монстров, рыскающих в ночи в поисках жертв.
Когда стало смеркаться, и температура опустилась ниже нуля, я невольно сжалась. Может, на мне и доспехи оруженосца Короля, но я все та же простолюдинка, со страхом ожидающая наступления темноты.
Родители вдолбили мне в голову правила Кодекса Смертных. Не из уважения к повелителям ночи, а чтобы уберечься от их жестокости: вампиры имели право нападать на зевак, имевших несчастье оказаться на улице после захода солнца.
Ignitegium – закон о комендантском часе я хорошо усвоила с детства, вместе с отвратительными историями и наводящими ужас рассказами.
Внезапно на повороте пустынного перекрестка мы увидели маленького уличного певца в лохмотьях и дырявых башмаках. Его чистый тоненький голосок уносился в небесную высь, щеки посинели от холода.
Появилась луна на небе,
Закрывай плотно двери.
Вампиры в ночи гуляют,
Добычу свою поджидают.
Сердце сжалось при виде ребенка, все еще находившегося на улице в этот поздний час, в полной власти кровопийц, о которых сам рассказывал в песенке!
А простофиля какой зазевается,
То со шкурой своей распрощается.
Упыри из логова выползут,
Кости несчастного высосут.
Оставив товарищей, я бросилась к мальчонке:
– Уходи скорее, парнишка!
Огромные глаза на истощенном лице подозрительно зыркнули на меня. Пряча свои под глубоким капюшоном, я вряд ли могла вызывать доверие.
– Тебе некуда пойти? – спросила я как можно мягче.
– Да, мадам. Отец приказал не возвращаться домой, пока не заработаю хотя бы одно су, – отвечал малыш, вытирая сопливый нос рукавом в заплатах.
Картуз у его ног был пуст. Я достала блестящую монету из своей котомки и сунула ее в маленькую замерзшую лапку. От изумления глаза мальчишки почти вывались из орбит.
– Быстрее, беги греться!
Он поднял картуз и дал деру: только его и видели.
– Золотая монета! – воскликнула Эленаис за моей спиной. – Ты с ума сошла?
– Она первой попалась в котомке.
– С таким же успехом могла сбросить капюшон и рассказать ему, кто ты. Раздавая плебеям направо и налево золотые монеты, мы не сможем работать инкогнито.
Не зная, что ответить, я молча прошла вслед за товарищами последние несколько улиц, отделявших нас от Невинных.
Набат зазвучал в тот самый момент, когда мы оказались на огромной площади перед кладбищем, окруженной высокими аркадами. Любопытно, что весь ансамбль был приподнят на несколько метров над улицами.
– Еще одна парижская гора, как Монмартр или Парнас? – поинтересовалась Эленаис.
– Если бы, – ответил Сурадж. – Миллионы умерших хоронили здесь на протяжении веков. Постепенно их останки вздули землю до предела. Так, что она растрескалась, и кости хлынули рекой в соседние дома. Переполненность кладбища привела к возникновению катакомб. Ну а после их сменили массовые захоронения в пригородах.
Я содрогнулась от ужаса, впервые осознав истинную природу Парижа: небольшое количество живых ходило по поверхности земли, хоронившей бесчисленные пласты мертвых.
Сурадж открыл решетчатые ворота кладбища, которые выходили на крутой склон.
– Сейчас в Невинных предают земле только богатых буржуа, в нишах, укрепленных строительным раствором, – объяснил он, указывая на аркады, окружавшие насыпь. – Но земля по-прежнему напичкана костями сотен поколений парижан. Эта манна продолжает привлекать упырей и по сей день.
На вершине склона в нос ударил стойкий запах гумуса, подпитываемый многовековым разложением трупов. Само кладбище выглядело как огромная, безмолвная пустошь, которую освещал бледный луч полной луны. Единственный источник света придавал стелам, заросшим колючими кустарниками и папоротниками, призрачный вид. Кресты на надгробиях систематически срывались в течение трехсот лет с тех пор, как гематический Факультет был возведен в ранг государственной религией.
Тут и там между гробницами стояли памятники: невысокие башенки, полностью обнесенные стеной, без окон и дверей.
