– Что это? – едва слышно спросила я. – Оссуарии?
[32]
– Нет, – ответил Сурадж, – реклузуары
[33].
Пар из его рта усиливал впечатление нереальности. Во мраке высокая фигура юноши в капюшоне была похожа на саму Смерть.
– Пережиток Средневековья, – продолжал Сурадж. – В те времена кающихся грешников обоих полов запирали в подобных местах, чтобы те искупили грехи и вознеслись на Небеса. Сегодня нет священников, которые благословили бы это добровольное заточение… и кто знает, существуют ли Небеса на самом деле?
Сурадж больше ничего не добавил. Все догмы древних религий были запрещены Факультетом. Нельзя было говорить о загробной жизни смертных. Согласно убеждениям архиатров, только у вампиров имелась привилегия вечного существования после трансмутации.
– Что теперь? – Эленаис нетерпеливо щелкала металлическими суставами железной перчатки.
Сурадж снял с пояса кинжал халади.
– Без магии и приказов Дамы упыри не станут собираться в стаи. В поисках останков они прибудут сюда тайно, по одному. Нам нужно разделиться, чтобы поймать их. Тот, кто первым заметит упыря, криком предупреждает остальных. Напрягите слух: вы услышите их прежде, чем увидите.
Когда Сурадж и Эленаис ушли, я вынула шпагу из ножен – оружие, с которым научилась обращаться совсем недавно, во время занятий боевыми искусствами с шевалье де Сен-Лу. В родных лесах Оверня я привыкла охотиться с рогатиной… но сомневаюсь – будет ли достаточно простого булыжника, чтобы убить монстра.
Сжимая перламутровый эфес, я медленно брела между бледными каменными надгробиями, освещенными луной, с выцветшими, истертыми от времени надписями.
За мрачными аркадами, черными, как бездна, слышалась жизнь: запирание дверей, хлопанье ставней. Иногда вдалеке раздавался приглушенный крик – несчастный бродяга пал жертвой клыков рано вышедшего на охоту вампира.
Совсем рядом я ощущала дыхание ночного бриза в папоротниках, шуршание грызунов в кустах, хлопанье крыльев совы. По сравнению с вечным молчанием мертвых суета живых казалась ничтожной.
Но даже старательно напрягая слух, я не могла уловить ни звуков когтей, рывших землю, ни хруста костей в зубах упырей.
Появятся ли они сегодня?
Или по приказу своей госпожи они опустошают квартал на другом конце Парижа? Устраивают резню, о которой станет известно только завтра на рассвете?
Резкий свист раздался за моим плечом. Я испуганно подскочила, взмахнув шпагой. Сердце сжалось от страха. Однако за спиной никого не оказалось. Ничего, кроме густой темноты, неподвижных могил и темного очертания реклузуара в нескольких шагах от меня.
– Пс-с!
Реклузуар! Похоже, именно оттуда доносился звук! Я только собралась закричать, чтобы предупредить оруженосцев об обнаруженном упыре, как бормотание, донесшееся из башенки, остановило меня:
– Пс-с! Сюда! Подай заблудшей душе!
Приглядевшись, я заметила расщелину между кирпичами – узкое отверстие высотой около пятнадцати сантиметров, через которое доносился замогильный голос.
– Пришедший навестить мертвых, подойди ближе к фенестрелле
[34], – нараспев продолжал голос.
– Мертвые не разговаривают, – прошептала я.
Послышался скрежет, похожий на сухой звук кирпича. Я не сразу поняла, что это смех.
– Мертвые. Я умер наполовину. Вторая половина моих старых костей еще жива и просит питания. Так подай мне милостыню, говорю!
Я с опаской приблизилась к башенке. Она была меньше двух метров в диаметре. Неужели человек может выжить в таком узком пространстве?
Сурадж говорил, что реклузуары появились еще в Средние века. Я думала, что с тех пор их забросили, однако этот кающийся грешник был заперт внутри.
– Кто вы? – все так же шепотом спросила я.
– Милостыня! – требовательно проквакал голос. – Гуляешь так поздно в Невинных, после комендантского часа… Значит, ты не простолюдинка, а знатная дама с набитыми карманами.
Я порылась в котомке и вынула монетку: на сей раз медный су. Когда собиралась бросить ее в фенестреллу, голос сказал:
– Думаешь, стану грызть металл? Хочешь, чтобы мои последние, старые и гнилые зубы сломались? Дай мне лучше поесть!
Я снова заглянула в сумку и достала один из двух ломтей хлеба, что приберегла на дорогу.
– Только хлеб не очень свежий… – начала я.
Не успела и глазом моргнуть, как худая, с непомерно длинными ногтями рука, неожиданно выскочив из отверстия, ловко вырвала у меня кусок хлеба и исчезла, затаившись за стеной, как мурена
[35] за камнем.
Послышались громкое чавканье и приглушенные ругательства:
– Ай!.. Мои бедные зубы!.. Хлеб твердый, как задница горгульи!
Я подождала, пока прекратятся жалобы, чтобы повторить вопрос:
– Кто вы? Как ваше имя?
– Имя? Я оставил его, как и все имущество. Давным-давно. Жан или Жак? Может быть, Жюль? Я не знаю… Око Невинных: так меня теперь именуют. Потому что я никогда его не закрываю. Я наблюдаю за всем. За всем, слышишь!
– Но… как давно вы здесь заперты?
– Этого тоже не могу вспомнить!
Тщетно я пыталась заглянуть в темноту фенестреллы. Затворник мог видеть меня, залитую лунным светом, однако сам оставался невидимым.
– Хватит вопросов обо мне! – раздраженно произнес он. – Обычно у тех, кто приходит сюда, много вопросов о себе самих.
– Что вы хотите сказать?
– Око Невинных видит не только дорожки кладбища, но и дороги будущего.
Часть меня хотела прекратить дискуссию. Очевидно, за время длительного заточения отшельник потерял не только разум, но и память. Ночь уже давно сомкнула объятия надо мной и этим странным существом. Я поискала в темноте фигуры Сураджа и Эленаис. Несмотря на дурное предчувствие, что-то заставило меня остаться:
– Если, по вашим словам, вы видите все, что здесь происходит, значит должны знать, что творят упыри, верно?
– Тьма хранит меня от их грязных лап! В реклузуаре я в безопасности.
– Может, у вас есть какая-то информация о Даме Чудес?