– Джузеппе, отведи ее в спальню!
Изуродованный шрамом человек взял меня за руку и потащил вон из комнаты.
* * *
Находясь в странном плену, я вскоре потерла счет времени. Иногда бандиты Крестной Матери надевали мне на голову мешок и вели по каким-то кулуарам и переулкам. Я видела только стены своих новых спален: из извести, из камня, иногда просто из глины. В них никогда не было окон. Ничто не могло подсказать мне время суток.
Когда приносили еду, я тоже не знала: обедаю я или ужинаю. Каждый раз это был кусок хлеба с сыром.
Я жила в ритме Лакримы, этого двора разбойников в изгнании, которые на протяжении многих поколений никогда не спали дважды в одном месте.
Единственным уходом от реальности был сон. Я отчаянно ждала какого-то знака, который указал бы мне путь к гипотетическому спасению. Но меня посещали бесформенные сновидения, где родные, улыбающиеся лица семьи перемешивались с отталкивающими мордами упырей.
Частенько я задавалась вопросом, удалось ли Сураджу и Эленаис добыть убедительные улики? Напала ли полиции Л’Эскийя на след Дамы?
– Вот твоя еда: каша из каштановой муки, – объявил мне однажды Джузеппе, протянув миску с неаппетитным варевом. – Придется довольствоваться этим. Король прекратил поставки пшеницы в Париж.
– А какое сегодня число?
Надзиратель искоса глянул на меня. Несмотря на шрам и угрюмое лицо, он был моложе, чем я предположила, увидев его в первый раз. Ему должно быть около двадцати пяти, хотя жизнь наложила на него свою жестокую печать, приписав годы. Темные глаза и волосы цвета воронова крыла придавали суровый шарм. Несмотря на бандитские замашки, он с самого начала относился ко мне с определенным уважением.
– Что ж, думаю, могу просветить тебя, поскольку завтра ты нас покинешь. Сегодня 15 декабря, – прошептал он и запер дверной замок на два оборота.
Не обращая внимания на кислый привкус во рту после безвкусной каши, я обдумала полученную информацию.
Итак, Нетленный выполнил свою угрозу: за неделю до Ночи Тьмы перекрыл снабжение столицы. Как окончательный отказ принять требования Дамы Чудес. Как последнее объявление войны врагу.
Предсказание Равенны Сицилийской скоро сбудется: Париж и его население будут уничтожены, оказавшись между двумя бессмертными с манией величия, готовыми на все ради победы.
Меня, скорее всего, не будет в живых, и я не стану свидетелем катаклизма. Если то, что рассказал Джузеппе, правда, завтра я попаду в руки тех, кто поклялся меня убить.
– Кто выкупил мою голову? – спросила я его, когда он пришел забрать пустую миску.
– Не могу этого сказать. Я поклялся слезой.
Он прикоснулся к татуировке в уголке правого глаза.
Это по-детски непосредственное движение напомнило мне о странных жестах Крестной. Жестокие бандиты, жившие на краю опасности, бросавшие вызов правительствам и законам, были до смешного суеверны.
– Что означает эта слеза? – мягко поинтересовалась я.
Черные глаза Джузеппе посмотрели на меня прямо. И, мне кажется, я впервые уловила в них некую человечность.
– Это знак, который получает каждый Лакрима после крещения слезами. Знак вступления в братство. Нужно поклясться никогда больше не плакать, через какие бы сложности ни пришлось проходить… какие бы преступления ни довелось совершать.
Лицо молодого неаполитанца, на мгновение смягчившись, вновь ожесточилось.
– Наша верность принадлежит Крестной Матери, и только ей. Без сожалений и угрызений совести!
Я подумала об Орфео, о его татуировке. В другой жизни он, вероятно, дал такую же клятву.
– А что произойдет с теми, кто лжесвидетельствует? – поинтересовалась я.
– Ему вырывают язык и обезглавливают, чтобы затем бросить в братскую могилу! – злобно выплюнул Джузеппе.
Я содрогнулась, вспомнив швы на шее Орфео, его рот, неспособный произнести ни слова. Значит, Лакрима бросила его голову в одну из могил Парижа, потому что он хотел покинуть их. Они, не доверявшие колдовству и алхимии, вероятно, не знали, что их жертва восстала из мертвых, вернулась к жизни благодаря неизвестным рукам, в виде коллекции органов, сшитых вместе…
– За всю долгую историю Лакримы есть только один предатель, которому удалось сбежать целым и невредимым, – пробормотал Джузеппе, словно вторя моим мыслям.
Смесь ненависти и презрения исказила его черты.
– Это твой друг, Маркантонио де Тарелла. За столетие, прошедшее с момента его трансмутации, этот гад в шелковых чулках избежал нашей вендетты!
14. Сделка
ПОТ СТРУИЛСЯ РУЧЬЕМ ПОД МЕШКОМ на моей голове.
Сегодняшнее передвижение было длиннее, чем все предыдущие вместе взятые. Лакрима, очевидно, выбрала место удаленное и секретное, чтобы совершить сделку, объектом которой я была.
Судя по ритмичному стуку сапог вокруг, Крестная Мать обеспечила мне отличное сопровождение. Джузеппе поддерживал меня за руку.
– А сейчас нельзя шуметь, – внезапно прошептал он на ухо.
– Почему?
– Мы готовимся пройти через тайное подземелье, известное только нам. И хотя на улице уже рассвело, а упыри, должно быть, спят, лучше все же их не будить.
В подтверждение слов мужчина заткнул мой рот кляпом. Сам тоже замолчал, позволяя моему воспаленному воображению свободно блуждать в фантазиях.
Куда меня ведут?
На край Парижа?
Эти дни я старалась спать как можно больше, чтобы набраться сил. Кому бы меня ни передали, я легко не сдамся: буду отбиваться даже со связанными кулаками, как бы безнадежно это ни выглядело.
Мы вышли из подземелья. Легкий ветерок проник под край моего мешка. «Наконец-то мы пришли», – подумала я, но не тут-то было. Передвижение продолжилось.
Я вся обратилась в слух, впитывая малейшие звуки, которые, кроме свиста ветра, казались приглушенными, ватными. Ледяное дыхание воздуха пробирало до самых костей сквозь дыры плаща, который бандиты набросили на мои плечи. Мостовая города сменилась на рыхлую, хрустящую почву. То и дело спотыкаясь о препятствия, похожие на корни растений, я вынуждена была хватать руку Джузеппе, чтобы не упасть.
– Мы на месте, – внезапно объявил он, вынув мой кляп и сняв мешок с моей головы.
Свежий воздух опьянил, дневной свет ослепил. Глазам потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к сияющей белизне: пейзаж вокруг поражал безупречностью. Хруст, который я ощущала под сапогами, был свежевыпавшим снегом.
Мы стояли у перепутья посреди леса. Я насчитала восемь белых бороздок-тропинок, которые лучами расходились между деревьями, покрытыми инеем. В центре возвышался каменный обелиск, увенчанный статуей грифа с белыми от изморози крыльями. Туман цеплялся за голые ветви, отяжелевшие под снегом. Хотя невозможно было определить положение солнца за облаками, деревенский инстинкт подсказывал мне, что это утренний туман.
