Я судорожно моргала глазами, пытаясь избавиться от залепивших глаза хлопьев снега, пока не увидела маленькую лошадку, спрятавшуюся за деревьями. Она была совсем неприметна благодаря своей масти – серой в яблоках, прекрасно слившейся со снегом и туманом. Это была Калипсо, кобыла Наоко.
Подруга сидела верхом, закутавшись в длинную, светло-бежевую накидку с капюшоном. Она держала пистолет, тот самый, из которого, как полагаю, выстрелила в богача.
Девушка протянула мне руку. Со связанными запястьями, под грохот стрельбы, я вскочила на ноги и ринулась к Наоко. Я миниатюрная, но и подруга тоже. Она застонала, потянув меня вверх, изо всех сил цепляясь за гриву Калипсо, чтобы не упасть. Не успела я вскочить на коня, как он рванул с места. Связанные руки не позволяли держаться, поэтому я с силой прижала бедра к пульсирующим бокам животного. Заснеженная земля скользила под нами. Ветви деревьев взлетали высоко над головой. Отголоски выстрелов становились слабее, приближая меня с каждым шагом к свободе, к…
Свист пули внезапно раздался у нас за спиной. Послышалось душераздирающее ржание Калипсо. Тело кобылы рухнуло. Нас с Наоко отбросило далеко вперед. Мои кости затрещали при падении на твердый снег. Оглушенная, с залепленными снегом глазами и ртом, я не успела опомниться, как чьи-то руки грубо схватили меня за шею.
– Не убежишь, cagna!
[47]
Прерывисто и тяжело дыша, Джузеппе рывком поднял меня с земли. В нескольких метрах дрожала Калипсо, лежа набоку и теряя кровь через пулевую рану. Бандит направил пистолет в голову животного и выстрелил еще раз.
У подножия обелиска на снегу лежали пять тел, убитых в перестрелке. Кареты не было видно. Очевидно, она уехала, скрывшись в тумане.
Я моргнула, чтобы подавить слезы, смешанные со снежинками, и опустила глаза.
Рядом лежало безжизненное тело Наоко, в невозможной позе на белом зимнем саване. Откинутый капюшон обнажил застывшее фарфоровое лицо.
– Нет! – взвыла я.
На мою голову упал мешок, заглушивший рыдания.
* * *
Обратный путь казался бесконечным.
Органы чувств обострились под накидкой, пытаясь представить маршрут, по которому меня везли.
По дороге на сделку я была преисполнена решимости бороться до последнего. Но теперь силы оставили меня. Мысль о том, что Наоко умерла из-за меня, убивала.
Око Невинных был прав: я проклята.
Смерть отметила мою ладонь своим знаком с самого моего рождения. Она появилась в моем таро в образе препятствия, которое мне никогда не преодолеть.
Где бы я ни была, смерть распространяла свою зловещую тень вокруг.
В Оверни она руками инквизиторов уничтожила тех, кто был мне дорог.
В Версале вооружила меня, чтобы убить юношу, которого я любила.
Сегодня забрала единственную подругу.
Это я должна была умереть, а не Наоко!
Сестра Вермильона говорила, что, подводя итоги жизни, больше всего человек сожалеет о том, что не провел достаточно времени с теми, кого любил.
Наоко была сестрой, которой у меня никогда не было. Орфео мог бы стать для меня новым братом. Эти существа из плоти и крови были моим богатством, а я пренебрегла ими. Во имя абстрактного идеала Фронды я бросила их и отправилась в незнакомый город.
Как я теперь жалела об этом!
– Вернемся к тому, с чего начали, – буркнул Джузеппе, забирая у меня сумку.
Это та же камера?
Или другая?
Я не знаю.
Не хочу знать.
Я рухнула на тюфяк, умоляя сон унести меня отсюда прочь.
Как можно дальше.
15. Договор
– ЖАННА?
Я повернулась на заплесневелом соломенном тюфяке.
Не хочу видеть ни сны, ни видения. Ни из прошлого, ни из будущего.
Хочу с головой погрузиться в черную бездну и забыться.
– Жанна, это я.
Я застонала в полудреме, отгоняя тревожащий душу женский голос. Голос Наоко, навсегда угасший. Мне хватало преследований Тристана. Не хочу, чтобы еще и призрак любимой подруги приходил, будоража раненое сердце.
– Жанна, ты слышишь меня?
Я резко открыла глаза в кромешной темноте узкой камеры, куда Джузеппе бросил меня, не оставив даже свечей. Слабый, словно дуновение ветерка голос звучал не во сне, а наяву. Совсем рядом, за стеной.
Я лихорадочно принялась ощупывать шершавую поверхность, прижимаясь к ней ухом, чтобы лучше слышать. Между двумя осыпавшимися кирпичами мои все еще связанные руки отыскали щель.
– Наоко?
Из трещины послышался шепот:
– О, Жанна! Мне так жаль!
Жаль? Все мое существо взорвалось от счастья так, что пришлось сдержать вопль радости. На глаза навернулись слезы.
– Ты жива!
– По-моему, я потеряла сознание до того, как очнуться здесь, в этой каморке без света. Честно говоря, лучше бы я спала: пробуждение разочаровало меня.
Она рассмеялась, но я догадалась: лишь для того, чтобы заглушить боль.
– Я… я ничего не сломала. По крайней мере, так кажется. А ты, как ты себя чувствуешь?
Я прижала ладони к холодным кирпичам. Мне хотелось обнять и утешить подругу.
– Теперь, услышав твой голос, чувствую себя в тысячу раз лучше. Я думала, ты осталась там, в Булонском лесу.
– Что там случилось?
– Пуля поразила Калипсо…
Слабый стон раздался за стеной. Наоко была крепко привязана к своей лошади, как и я к Тайфуну.
– Она не мучилась, – заверила я подругу, вспомнив дрожавшую на снегу Калипсо. Сердце мое сжалось. – Но как ты меня нашла?
Наоко старалась унять рыдания. Вокруг нас царила совершенная, безмолвная темнота. Мы перешептывались и казалось, что между нами не было стены.
– Орфео предупредил меня.
– Орфео?
– С тех пор, как ты покинула Версаль, мы… подружились. Главный Конюший занят управлением школы и постоянными встречами во Дворце. Я проводила все свое время в обществе Орфео. Мы научились общаться с помощью его грифельной доски и мела. Он водил меня по закоулкам «Гранд Экюри», чтобы я размяла ноги. Играл красивые мелодии на губной гармонике, чтобы утешить: ведь я больше не слышала пения птиц в небе.
Слова Наоко полны той же нежности, которая, сама того не подозревая, жила в уродливом теле Орфео. Меня тоже когда-то тронула его музыка. Она выражала те пронзительные чувства, которые его, лишенный языка рот, не мог высказать.
