Наконец я добралась до последней занятой ниши, поднесла к ней огниво. На дубовом гробу блестела небольшая бронзовая табличка:
Расчет был произведен молниеносно: монахиня упокоилась в двадцать три года! Именно столько было старшей Плюминьи, когда она трансмутировала!
Я глубоко вздохнула. Пришло время эксгумировать прошлое… в буквальном смысле – тело Ифигении Плюминьи.
Я затушила пламя, ухватилась за металлические ручки по бокам гроба и потянула их изо всех сил. Дьявол! Сестра Эленаис, если она лежала в этом ящике, то весила столько же, сколько мертвый осел! Не в силах удержать гроб, наполовину вываливавшийся из ниши, я отпрыгнула в сторону, чтобы он не раздавил мне ноги при падении. Доски разлетелись с оглушительным треском. Эхо от удара разнеслось под сводами далеко за пределы склепа.
Я лихорадочно вытащила огниво, чтобы увидеть катастрофу: в дрожащем ореоле огонька вырисовывались обломки дерева вперемешку с рваными холщовыми мешками, из которых высыпался белый порошок. Похоже на… соль. Ни тела, ни даже самой маленькой косточки. В гроб сестры Амаранты загрузили балласт, дабы создать видимость, что внутри что-то есть!
– Так-так, что за шум? – раздался голос позади меня.
Я растерянно обернулась: ко мне приближалось неровное облако света.
– Доступ в крипту больным запрещен! Но… что здесь произошло?
Из тени появилось рассерженное лицо сестры Вермильоны.
– Святотатство! – заохала она. – Горе тому, кто осквернит вечный сон сестер милосердия!
Она подняла фонарь над разбитым гробом и осеклась. От шока увиденного женщина округлила морщинистые губы. Ясно как день: она изумлена не меньше, чем я.
– Порази меня Тьма!
– Это я, Диана де Гастефриш, оруженосец Короля, – прошептала я, снимая капюшон, чтобы монахиня меня узнала.
– Что вы здесь делаете?
– Пытаюсь выяснить правду о сестре Амаранте. Как видите, ее нет в могиле.
– Но… но… – пролепетала женщина. – Я сама видела, как июльской ночью два года назад она пришла в хоспис, еле волоча ноги после нападения упырей у Барьер дю Трон… После укрылась в апартаментах преподобной, и та лично присматривала за ней в последние часы, вплоть до самой смерти.
– Вы хотите сказать, вплоть до той ночи, когда ее приняли за мертвую? – уточнила я. – Кто положил ее в гроб?
– Я вместе с сестрой «Последнего Пути». Когда монахиня умирает, по обычаю ее тело выставляют в одной из комнат крипты на целую ночь, чтобы сестры могли оплакать покойную.
Сестра Вермильона нахмурила брови, пытаясь вспомнить.
– Обычно оплакивают открытый гроб. Однако в ту ночь преподобная попросила меня закрыть его крышкой сразу после того, как туда опустили тело. Из страха, чтобы царапина, зараженная ядом особо злобного упыря, не отравила воздух миазмами.
Я взяла сестру Вермильону за руку и заглянула ей в глаза, умоляя вспомнить как можно больше.
– Вы видели эту царапину собственными глазами?
– Я… э-э… нет. Преподобная приказала не омывать тело, по ее словам, заразное. Я положила сестру Амаранту в гроб в окровавленной рясе, с пятном на груди, куда ее ранил упырь.
В душном склепе не хватало воздуха.
– Итак, подведем итог: мать Инкарната – единственный свидетель предполагаемой кончины сестры Амаранты. Именно она настояла на том, чтобы гроб накрыли крышкой как можно скорее.
– Да, – ворчливо повторила сестра Вермильона, – чтобы не отравлять воздух…
– …или чтобы никто не заметил, что мертвая женщина на самом деле не была таковой! Ибо я знаю из достоверных источников, что сестра Амаранта не была жертвой нападения упырей: ее незаконно трансмутировали!
Фонарь задрожал в руках старой монахини, заставляя наши тени плясать на стенах склепа.
– Это… это невозможно… – неуверенно пробормотала она. – Любая незаконная трансмутация – кощунство. Сестра Факультета никогда бы не осмелилась на такое!
– Осмелилась, как видите. И сделала все, чтобы скрыть сей факт. Сестра Вермильона, вы хотите узнать, почему?
Женщина кивнула, сверкая глазами в полумраке. Она взяла мою руку в свои истощенные пальцы и тепло пожала ее.
– С первой встречи я почувствовала, что вы отличаетесь от других оруженосцев. Вы ближе к народу и более добры. Когда я рассказывала о последних часах умирающих, то заметила, как ваши глаза заблестели от слез.
Язык мой горел от желания поведать ей, кем я была на самом деле. Общество этой старой женщины, преисполненной мудрости и доброты, было приятно. Мне кажется, что мама была бы похожа на нее спустя годы, если бы драгуны Короля не оборвали ее жизнь.
* * *
Сестра Вермильона трижды постучала в тяжелую, обитую железом дверь кабинета преподобной. Назвала себя, во всю мощь легких выкрикнув имя, чтобы оно проникло сквозь толстую панель.
Послышались металлические щелчки. Один за другим изнутри провернулись три огромных замка, и дверь со скрипом открылась.
– Что означает сие вторжение? – возмутилась сестра Инкарната, когда мы с сестрой Вермильоной вошли в комнату.
Как и во время нашего первого визита, стол хозяйки хосписа, освещенный свечой, был завален книгами и бумагой. Мы помешали работе. Только зачем закрываться на сто замков?
– Вермильона, вам нечем заняться в морге? – проворчала Инкарната. – А вы, мадемуазель? Я вас узнала, вы – оруженосец Короля.
Она вонзила в меня тяжелый взгляд поверх очков.
– Похоже, что за месяц ваше расследование не сдвинулось с мертвой точки. Дама Чудес в добром здравии, и вот результат: хоспис переполнен, и мы не знаем, куда девать больных!
– Хорошие новости, матушка: в склепе освободилась ниша! Сестры Амаранты! – выпалила я, не дав женщине опомниться.
Строгое лицо преподобной побледнело под черной вуалью.
– Ниша? Сестры Амаранты? – тяжело дыша, молвила она. – Не понимаю, что вы хотите сказать.
– Напротив, думаю, очень хорошо понимаете. Мы открыли гроб: он пуст.
Хозяйка хосписа повернулась к своей подчиненной так резко, что подвеска летучей мыши взлетела на ее рясе. Пламя камина плясало огненными всполохами на злом лице:
– Вермильона, как вы осмелились пойти на святотатство?
– При всем уважении, матушка, вы первая совершили его, – возразила сестра «Последнего Пути». Лицо ее побагровело, став почти ярко-красным – цвет, которому она была обязана своим именем. – Вы – последняя и единственная из нас, кто остался у гроба Амаранты накануне похорон. Я очень хорошо помню, как вы настаивали на этом, потому что сестра была вашей протеже.
