Я тяжело вздохнула. Влажный воздух пещеры наполнил легкие запахами скал, древних, как сама вечность.
– Если ты веришь, что конец света неотвратим, что все потонет в небытие, почему вооружил меня пистолетом? Почему мы здесь, в логове врага, которого поклялись убить?
– Ради красивого жеста, Диана.
– Прости?
– Если Король Тьмы захватит власть над упырями Дамы, он будет править безраздельно до самого конца. Его беспощадная империя распространится по всей Земле, но в то же время будет грызть себя изнутри, подобно молоху
[60], который не ведает насыщения. Нетленный станет последним существом и погаснет, выкачав кровь из всех стран, всех народов и даже своих ближайших советников. Если упыри окажут сопротивление, разразится война, но с балансом противоборствующих сил. Эпоха закончится не под смертоносным порядком всемогущей империи, а в руках бодрящей живительной анархии. Даже если конечный результат определен – всеобщее уничтожение, – по крайней мере, каждый сможет хотя бы на мгновение повести борьбу. Заставить услышать собственный голос. Магна Вампирия распадется на мириады наций и групп, сражающихся как против Нетленного, так и друг с другом. Вампиры со смертными, аристократы с простолюдинами, лизоблюды мертвых с фрондерами. Полифонический концерт многоголосья! Грандиозный финал! Современная Англия – лаборатория зарождающегося хаоса. Только бы она охватила континент и распространилась в мире! На это я и уповаю. И снова повторю, Диана: наша жизнь не имеет смысла. У нее нет будущего. Но в целом я бы предпочел, чтобы мир погас при звуках полифонической ярости, чем затух в гробовой тишине!
Стерлинг говорил так убедительно и яростно, что раны на его губах закровоточили сильнее, покрываясь ниточками вампирской крови, затемненной тьмагной.
Моменты отчаяния, которые порой испытывала я – ничто по сравнению с глубоким нигилизмом лорда. Шокирующая речь, наполненная чернильной горечью, казалось, была продиктована самой Тьмой, но парадоксальным образом делала Стерлинга более…человечным.
А что, если вампир прав? И все битвы уже проиграны? Борьба Нетленного, жаждущего вечной власти? Фронды, возвращающей миру Свет? Что, если надежды нет? Ни для смертных, ни для вампиров? Ни для кого?
Что, если будущего нет?
* * *
Я надолго погрузилась в мрачные мысли, размышляя над речью Стерлинга. Не заметила, сколько прошло часов. Не было способа измерить ход времени, которое убегало так же неумолимо, как подземная река в невидимом русле.
Гул лопастей водяных колес, который заглушал плотные, черные шторы, напоминал мельничные жернова, крушившие все на своем пути: людей, семьи и цивилизации.
No Future.
Внезапно одна из штор приоткрылась. Прислужники Дамы вели нового заключенного.
Залатанная туника с кожаным капюшоном…
Голова, скрепленная с шеей швами, напоминающими ожерелье…
Массивные плечи, скованные серебряными цепями.
И особенно этот мягкий и одновременно терпкий аромат опавшей листвы…
Сердце прыгнуло: Орфео!
– Это существо бродило в коридорах на стороне Гобеленов, – произнес одноглазый. – Он предстанет перед судом у позорного столба, как и все вы.
В обычное время отшельник обладал колоссальной силой, но цепи ослабили его. Он, как и вампиры, – творение Тьмы, а значит уязвим перед серебром. Приспешники Дамы приковали его к колодкам рядом со мной, а затем облили ведром ледяной воды голову матери Инкарнаты, чтобы привести ее в чувство.
– А? Что? – завопила она. – Сестра Марена, пробили к заутрене?
– Это пробил ваш час! – бросил ей одноглазый. – Госпожа собирается вынести приговор.
Преподобная внезапно вспомнила, в какую смирительную рубашку ее заключили. Паника охватила женщину. Губы ее задрожали от невнятного бормотания молитв и проклятий.
Не обращая внимания на причитания монахини, я изогнулась в колодках, чтобы рассмотреть Орфео. Его мускулистая шея была настолько мощной, что деревянные пластины с трудом сомкнулись на ней. Он повернул ко мне обнаженную голову, вытянув ее из оков. В резком свете волшебного фонаря бледно-зеленый цвет лица казался прозрачнее, чем поверхность пруда.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я его.
Бескровные губы утопленника беззвучно проартикулировали три слога:
На… О… Ко…
Сердце растаяло, услышав имя подруги, которое безъязыкий рот Орфео не в состоянии произнести. Для того, чтобы спасти ее, он пробрался в Париж. Должно быть, те несколько недель, прожитых в подвалах «Гранд Экюри», сдружили их так крепко, что отшельник не мог покинуть своего друга.
– Ты знакома с этой нечистью? – осведомился Стерлинг.
– Запрещаю тебе использовать это слово! Орфео – мой брат!
Нефритовые глаза отшельника замерцали. Как тогда, когда я подарила ему карманные часы моей матери.
– Как тебе удалось попасть в Париж, Орфео? – мягко спросила я его. – Ты… помнишь тайные ходы под крепостными стенами?
Длинные черные ресницы моргнули, подтверждая мою интуицию. Жгучее желание найти Наоко, должно быть, вытянуло обрывки воспоминаний из глубин затуманенного мозга. Боль страдания исказила его лицо. Не из-за страха перед предстоящими пытками, а из-за того, что не удалось спасти нашего общего друга.
– Не волнуйся, Орфео. Наоко захватили бандиты, но я заключила с ними сделку. Скажи мне: ты помнишь Лакриму?
Он покачал головой, шатая позорный столб, сковавший его.
– Не имеет значения. Ты должен знать: эти люди обещали освободить ее.
При этих словах селадоновые черты живого мертвеца разгладились, изобразив бледную улыбку. Всего лишь крошечную складку на губах, хрупкую, как водяная лилия в бледно-зеленом водоеме его лица. И все же ее было достаточно, чтобы очистить мою душу, рассеять меланхоличный туман, который слова Стерлинга распространили в душе.
Я почти была готова отказаться от надежды, но теперь ни за что не откажусь от нее. Ради тех, кого люблю! Я сделала все, чтобы спасти Наоко, и сделаю все, чтобы спасти Орфео.
Не успела я подумать об этом, как раздался трубный рев, перекрывший монотонный шум лопастей водяных колес.
– Дама Чудес! – объявил зычный голос, разнося звонкое эхо под невидимыми сводами.
Черный занавес задрожал и одним взмахом распахнулся во всю ширину.
21. Суд
Я ОСЛЕПЛА.
Как ранее в хосписе, внезапный свет настолько яркий, что пришлось закрыть веки.
Потребовались долгие секунды, чтобы глаза привыкли, и я смогла вновь открыть их. И даже несмотря на это, слезы полились ручьем.
