Женщина кивнула на водяные колеса с лопастями, которые я приняла за мельницы. Длинные провода, свисавшие с деревянных столбов, поднимались от русла реки к цепочкам ампул, прикрепленным к скалистым стенам.
– Освещая долину электричеством, мы постепенно отбирали все бо́льшую территорию у Тьмы и ночной мерзости. Тогда же опробовали свои первые экспедиции на поверхности. Речь шла не о том, чтобы выпустить армию упырей, нет. Мы довольствовались тем, что по ночам пробирались в хлебные амбары и кладовые торговцев, крали теплую одежду и еду. Мы нанимали обездоленных повзрослевших сирот, которых не брали приемные семья. Похищали умелых ремесленников, полезных для нашей экспансии: кузнецов, столяров, плотников и стеклодувов. Те, кто соглашался сотрудничать по собственному желанию, становились моими подданными. Что же до всех остальных… Они оказались в моих клыках, потому что я тоже должна питаться.
Я дрожала в фланелевом платье, наблюдая за застывшим лицом Дамы. В сырой пещере, где журчала вода, повелительница напоминала сирену, заманивающую смертных в глубины бездны, чтобы полакомиться ими. Ветерок играл ее длинными каштановыми кудрями, похожими на янтарные водоросли, танцующие вокруг опалового лба.
– Прошло полтора года, как появился Двор. Мы оснастили его чудодейственным оружием. И я почувствовала: пришло время заявить о своих правах. У меня появился план мести Нетленному: отнять столицу его империи. Я взяла себе имя Экаты, богини оккультной луны земных глубин, хозяйки упырей и кошмаров. С помощью прожекторов я научилась управлять нападениями упырей. Те первые набеги позволили удовлетворить растущие потребности колонии в пище, одежде и заключенных. Нам нужна живая сила для выработки бо́льшего количества электроэнергии. Одной реки Бьевр уже недостаточно.
Она указала на другой берег реки, противоположный тому, где находились позорные столбы.
Над жилищами троглодитов я различила прикованные к колесам фигурки, ходившие по кругу. Машины приводились в движение не потоками воды, а живыми рабами, напоминавшими галерных… Гипотеза Л’Эский неверна. Двор Чудес не принимал всех незаконных, как он предположил. Те тысячи парижан, что исчезли в последние месяцы, не закончили жизнь в клыках, страдающих от жажды вампиров. Они платили не кровью, а по́том, чтобы произвести таинственное электричество ради безумных амбиций Дамы.
Я содрогнулась, вспоминая сына бедной матушки Мао с горы Парнас, который, без сомнений, был прикован к одному из этих колес, вместе со своей женой и, возможно, даже ребенком…
– Самых достойных в скором времени освобождают. Они становятся частью моего Двора, – пояснила Дама, заметив мое замешательство. – Конечно, если докажут свою преданность мне.
– Но мертвые, брошенные упырями после набега, не имеют права на второй шанс, – напомнила я ей, чувствуя, как сжимается горло.
– В каждой войне есть свои жертвы.
– Невинные жертвы?
– Невинных не бывает! Я говорила тебе. Кроканы – восставшая деревенщина из крестьян, и все так называемые люди с благими намерениями на самом деле не имеют никакого сострадания к тем, кто ниже их. Хуже того: бедные чувствуют себя богатыми, зная, что есть еще более обездоленные. Слабые думают, что они сильные, демонстрируя презрение к последним из последних.
Этот безысходный взгляд на человеческую природу тяготил меня. Хотелось возразить Даме. Сказать, что она ошибается. Хотелось поведать о том, как мой отец заботился о пациентах, в том числе о тех, кто не мог заплатить. О том, как Бастьян предложил свой талант писателя неграмотным крестьянам с Крысиного Холма. Наконец, хотелось признаться, что в самых бедных, покрытых соломой хижинах всегда найдется место у костра для заблудшего путника, несмотря на закон о невыезде или комендантский час.
Но я молчала.
Молчала о своем крестьянском прошлом, о дворянах, которым судьба народа небезразлична, таких как Монфокон и Наоко.
Я была не готова объявить свое настоящее имя бессмертной, которая считала, что человечество уже проиграло. Чтобы задеть человечные струны Дамы, нужно вызвать в памяти ее прошлое, а не мое.
– Сестра Вермильона, – прошептала я. – Она – жертвует всем ради ближнего.
Впервые с начала нашего разговора Дама отвела глаза. Неужели я прикоснулась к заветному и она не хотела, чтобы взгляд ее выдал?
– Знаю, в Неизлечимых она была близка вам. Вермильона все еще помнит юную сестру милосердия, которой вы были в ту пору. Девушку, которая отдавала себя без остатка ради больных. Несмотря на солидный возраст, монахиня продолжает помогать больным и умирающим. Сестра Вермильона – доказательство того, что человечество не безнадежно.
– Сестра Вермильона наивна, – процедила Дама сквозь зубы. – Я тоже была такой. Но трансмутация открыла мне глаза. Возродившись во Тьме, я увидела, каков мир на самом деле. Им правит эгоизм. Вампиры и смертные, дворяне и простолюдины: все повинны. И все должны искупить вину. Единственное возможное искупление придет насильно, если мы установим здесь, на Земле, царство парий, королевство отверженных!
Дама раскинула руки, выпустив длинные рукава полночно-синего платья, как будто хотела поглотить весь мир. Рога ее диадемы больше, чем когда-либо, стали похожи на рога демона. Демона мести.
– Да воскреснет ужасная богиня Эката! Когда меня коронуют, парижанам придется преклониться перед теми, на кого еще вчера смотрели свысока. Они должны преклониться передо Мной. Непокорных казнят. Ведь судьба избрала меня правительницей этого могучего королевства и послала мне Пьеро, чтобы он стал моим пророком – чудотворцем.
Хилый ребенок, не обронивший за все время ни слова, молчал. Ускользавший взгляд не дал мне возможности понять его. Неужели он тоже верил, что его судьба – помочь тирании? Зеркальное отражение которой осуществлялось Королем Тьмы? Ибо в этом и заключалась суть его правления.
Дама Чудес не мечтала о свободе, братстве и прогрессе для всех. О том, с чем ассоциировалась в моем сердце народная Фронда.
В речах повелительницы не было ни слова о равенстве. Она хотела создать новую аристократию «несчастных». Ею двигала неутолимая жажда мести, обернутая в мишуру политических амбиций, но глубоко внутри ненависть поглотила все.
Я отвела взгляд от лица Дамы, не в силах больше видеть печать фанатичной непримиримости.
Мой взгляд упал на ее бледное запястье, где блестел браслет из прозрачного металла. Белого золота или платины? С выгравированной одной-единственной буквой: «Э».
Первая буква имени «Эката».
Или…
– …«Эленаис», – беззвучно произнесла я.
И тут же выкрикнула:
– «Э»… Это «Эленаис»!
23. Сестры
ВЫКРИКНУТОЕ ИМЯ «ЭЛЕНАИС» ЭХОМ ПРОНЕСЛОСЬ под сводами и повисло в тишине.
– Отпустите ее! – внезапно приказала Дама своим людям.
