После партии в «желтого карлика», когда Мсье засыпал, они оставались вдвоем в гостиной и болтали, так что, бывало, Рене уходил довольно поздно.
— Благодаря Мсье, — сказал Васильев, — вы знакомы с моей семьей на все сто, но никогда ничего не рассказываете мне о своей.
— Это не слишком интересно.
Однако Рене ждал продолжения, и молодой женщине пришлось добавить:
— Я хотела сказать, все совершенно банально… Семья есть семья. В Камбодже или во Франции это всегда почти одно и то же, верно?
Она явно не хотела распространяться на эту тему, вновь заговорила о Мсье, о нынешней партии в «желтого карлика», и это напомнило Васильеву, что он хотел кое-что предложить.
— Я тут подумал… — сказал он. — Может, как-нибудь вечерком мы могли бы сфотографироваться все вместе, что скажете?
— Сфотографироваться?
— Да, чтобы сохранить воспоминание об этих вечерах Мсье. Чтобы потом, когда… Ну, вы меня понимаете…
— О нет! — ответила Теви.
Вид у нее был такой возмущенный, что Васильев забеспокоился, уж не оскорбил ли он ее чем-нибудь.
— Сфотографироваться втроем — нет, это невозможно! Это приносит несчастье. Если мы это сделаем, один из нас троих вскоре умрет!
Оба подумали об одном и том же — о возрасте Мсье, — и их разобрал безудержный смех. Это был отличный вечер. Впрочем, все вечера были приятными, если не считать того, что два раза в неделю Рене ел что-то другое, а не консервы и быстрозамороженные продукты.
Когда Теви провожала его к дверям, Васильев осмелился:
— Скажите, Теви… Мсье не заговаривается?
А поскольку Теви нахмурилась, услышав незнакомое выражение, он покрутил указательным пальцем у виска.
В тот вечер дважды, когда речь заходила о Морисе Кантене, Мсье говорил, словно только что вспомнил:
— Знаете, я ведь прежде был с ним знаком. Как-то мы встретились за ужином в «Жокей-клубе». Он бесконечно долго рассказывал нам про сафари, в котором даже не участвовал…
Теви тоже об этом вспомнила. Однако не сказала Рене, что заметила у Мсье и множество других признаков. Она ограничилась тем, что снова хихикнула, прижав кулачок к губам.
— Да, иногда слегка «заговаривается»…
Уходя, Васильев наклонился и поцеловал ее в щеку.
* * *
Еще с прошлого мая, после катастрофического дела Кантена, Анри Латурнель был по-прежнему сильно озабочен состоянием Матильды. Разумеется, он ей не перезвонил и ничего о ней не знал, как обычно и бывало, но на сей раз это его почему-то очень беспокоило. Отсутствие контакта — в порядке вещей, таково правило; а контакт — исключение. Однако его печалило, что он ничего не знает. Что-то с ней не так? Что-то могло усложнить работу? Разумеется, его беспокоил не только этот вопрос, но и сама Матильда.
Он не решался признаться себе, но все это давалось ему очень нелегко. Насколько сильно он ее любил? Он погрустнел еще больше. Он страстно любил ее. Но всегда издалека.
1941 год. Матильде девятнадцать, она прелестна. Ничего общего с той некрасивой толстухой, в которую она превратилась.
В Сопротивление ее привел Кудрей, товарищ, которого потом очень быстро убили. Анри, только что создавший сеть Имоджин, давал ей небольшие задания: отнести чемодан, отследить адрес, передать сообщения; она хорошо зарекомендовала себя.
В 1941 году под видом медсестры она сделала все от нее зависящее для удачного побега троих товарищей, арестованных тулузским гестапо. Она отличалась поразительным хладнокровием, ничто не могло испугать ее.
И вот наступил тот день 1942 года, когда сеть по большей части была разрушена по причине одной из тех досадных случайностей, в которых никто не виноват, но которые уничтожают личный состав. Анри помнил этот роковой день, когда уцелевшим пришлось мобилизоваться, чтобы остановить внезапный мощный успех немецкой разведки. Необходимо было действовать быстро, очень быстро, изъять документы, предупредить товарищей, предотвратить утечку информации, организовать транспортировку оружия, информировать смежные сети, во всем соблюдать полнейшую секретность… В тот день Матильда сотворила чудо. Занятый по горло Анри поручил ей проверить, находится ли под наблюдением гестапо склад оружия. Точно восстановить события ему удалось только гораздо позже, когда страшная угроза миновала. Матильда на месте обнаружила поблизости от хранилища скрытое наблюдение. Они вдвойне рисковали: видеть, как склад будет захвачен, или же быть арестованными при попытке его защитить. У них была одна-единственная машина. Немецкая разведка сработала быстро, однако подкрепление, необходимое для организации засады, еще не прибыло. Тогда Матильда позвала Роже, славного парня, настоящего бандита, который на своем пустом грузовике, развозившем овощи и фрукты, примчался так скоро, как только мог. Меньше чем за двадцать минут они с Матильдой перегрузили в фургон все содержимое склада. «Малышка не произнесла ни слова, вот так вот!» — с восхищением рассказывал Роже. Они уехали по главной улице. Какое-то мгновение Роже сомневался, стоит ли на нее выруливать, — там как раз находился автомобиль наблюдения. «Она была чертовски уверена в себе…» Но ничего не произошло. «Я паниковал…» Та машина не стронулась с места. Только спустя полчаса прибывшее немецкое подкрепление обнаружило на переднем сиденье двух убитых агентов, которым было поручено наблюдение за складом.
Анри не оценил этой инициативы. Тем более что ответные действия последовали очень быстро. Однако ему пришлось согласиться, что склад спасен. Он так и не научился справляться с этой бухгалтерией войны. Но с тех пор стал смотреть на Матильду другими глазами. Зато она оставалась все той же: спокойной, немногословной, хорошенькой — Анри до безумия хотел ее. Они непрестанно флиртовали, их пальцы соприкасались, но ничего не происходило. Анри интересно было бы знать, как она живет, однако она мало что рассказывала. Он не мог сопоставить образ этой хрупкой и гибкой, как цветок, девушки с убийством двоих мужчин в автомобиле. Он постоянно размышлял об этом, но не хотел спрашивать ее: боялся ответов. Должно быть, она забралась на заднее сиденье, убила первого ударом ножа в горло, а потом зарезала второго… А может, она действовала двумя ножами, по одному в каждой руке? Воспользовалась ли она своим обаянием, чтобы приблизиться к ним?
Потом, много позже, были другие ситуации, произошло много всякого, эпизод с Герхардом… Красивый парень, ариец чистой воды, уверенный в себе, фанатик до мозга костей… «Позвольте мне…» Он уже был в чудовищном состоянии, и товарищи, которые им занимались, отказались. «Позвольте мне…» Они находились в сарае, вдали от всего, пора было уходить, следовало избавиться от этого немца до наступления ночи. «Позвольте мне…» Уверенный, не терпящий возражений голос Матильды. Ни тени сомнения. Анри дал слабину — он согласился. Потребовал только, чтобы с ней остался вооруженный мужчина. Таково было его условие. Остался Жиль — Анри вспомнил его имя. Остальные ушли, оставили их, Герхарда и Матильду, наедине. «Ты можешь зайти к моим родителям? Чтобы они попусту не волновались».
