Он взглянул на вдову:
— Но я вам уже надоел со своими подробностями; не стану больше вас беспокоить.
— Вы меня не побеспокоили, инспектор.
Она произнесла это сдавленным голосом.
Спускаясь по лестнице, Васильев знал, что одержал довольно подлую победу, да и в чем? Он сам себя ненавидел, когда действовал таким образом.
* * *
Васильев не предупреждал, что вечером собирается нанести визит Мсье, то есть Теви. Он прекрасно понимал, что ездит туда теперь не только ради своего бывшего покровителя, но в значительной степени ради его сиделки, и это его смущало. Он чувствовал себя предателем. Рене никогда не был особенно ловок с женщинами, но «это» всегда случалось, хотя он не слишком надеялся. Поэтому приятное чувство, которое он испытывал в присутствии молодой женщины, имело для него привкус греха.
Обычно, уходя, он говорил: «До четверга?» или «До вторника?»
Он всегда задавал Теви этот вопрос, хотя она всякий раз отвечала: «Да, конечно…» Как будто она у себя дома, а вовсе не у Мсье, а Васильеву не требуется согласие старика, чтобы нанести этот визит.
В последнее воскресенье, покидая Нейи, он просто сказал: «До скорого». Когда он не знал, что делать, в голове у него что-то переклинивало. Неужели так трудно сказать молодой женщине, что…
Так вот, после визита к вдове Кантен он вдруг принял решение отправиться в Нейи.
И поехал домой, в Обервилье.
Чтобы прихорошиться.
По правде говоря, сейчас он был не более хорош, чем час назад, но хотя бы ощущал себя чистым. Из дома он позвонил и справился о Мсье. Пригласит ли его Теви приехать? Он надел синий костюм, нарядный, который хранил для важных случаев — в последний раз это были похороны коллеги, убитого наркодилером под окружной дорогой.
Вопрос прозвучал совершенно неожиданно:
— Может, у вас найдется время заехать сегодня вечером, Рене?
В ее голосе он не услышал ожидаемых жизнерадостных, безмятежных ноток.
— Что-то не так?
— Скажем, лучше не становится, и бывают…
— Что?
— Трудные моменты…
И вот он уже в такси. Ему следовало бы переодеться: в таком наряде вид у него довольно нелепый.
Приехав в Нейи, он машинально поискал глазами «Ами-6» с мятым крылом.
Наконец Рене позвонил в дверь — таков ритуал, с той только разницей, что Теви увидела его в костюме, но ничего не сказала и просто отступила, чтобы его впустить. Он вопросительно взглянул на нее.
— У него провалы в памяти… Это произошло внезапно. Он вдруг перестал понимать, кто он. Не узнает меня — правда, делает вид, что все в порядке, но я-то прекрасно вижу, что он пытается вспомнить, а у него не получается. Я сказала ему, что вы приедете, только вот не знаю, понял ли он.
И правда, Мсье кивнул, как будто пришел врач, с которым он еще не знаком. Когда Рене привычно подставил ему лоб, старик не знал, как реагировать. Он блаженно улыбался, но ему явно было не по себе. Тогда Рене уселся возле него, и вот так, бок о бок, они стали смотреть телевизор, что для Васильева было довольно мучительно. Да еще этот костюм… Приди он сюда с наковальней в руках, он не чувствовал бы себя нелепее, несуразнее.
Теви сказала, что ей надо согреть суп и приготовить салат с креветками, а Рене ответил, почему бы и нет, он не голоден, но что еще делать. Мсье не произнес ни единого слова.
Похоже, Мсье даже ничего не слышал. В течение всего вечера он так и не придет в себя.
Около одиннадцати он принялся искать, куда ему идти спать, — он забыл, где находится его спальня. Теви указала ему дорогу; он был растерян, тих, встревожен и ступал, будто на цыпочках.
Внезапно он обернулся к Васильеву и проговорил: «Спокойной ночи, малыш Рене». Тот пришел в замешательство.
До конца вечера Васильев с Теви молчали больше обыкновенного.
— Знаете, он не всегда такой… Например, сегодня утром он разговаривал совершенно нормально.
Ей хотелось, чтобы ее слова прозвучали успокаивающе, но ничего не вышло.
— А потом он вспоминает, что было?
— Когда Мсье приходит в себя, я чувствую, что он очень смущен. Говорит, сейчас что-то произошло, но он точно не знает, что именно.
Они надолго умолкли.
— Если станет еще хуже, — наконец заговорила Теви, — наверняка придется… Ну, вы понимаете…
Васильев прекрасно понимал, а потому вдруг решился:
— Но все-таки я вас еще увижу?
И Теви мгновенно ответила:
— О да, Рене, думаю, да…
13 сентября 1985 года
Против номера каждого автомобиля в списке имелся комментарий — всего одно слово, какая-то деталь, всякий раз точно подмеченная. Редко приятная, но точная. Васильев надеялся, что, если они кого-нибудь арестуют, охранник окажется столь же полезен при опознании, к которому он подготовился, составив свой список.
Тридцать три машины — с ума сойти, сколько пропускает одна парижская парковка.
Они с коллегами поделили имена из списка и приступили к допросам. Если водители не могли прибыть к полицейским, те сами ехали к ним, иногда по месту службы. Из всей бригады только им троим было дано это задание, его выполнение займет много дней, а это полнейшая безответственность, потому что они впустую потеряют время.
Первые тринадцать свидетелей в один голос сказали одно и то же. Они слышали хлопки, взрывы, выстрелы — термины варьировались, однако показания оставались прежними: ничего не видел, ничего не понял, после обо всем узнал из газет.
Васильева заинтриговали две строчки.
В одной была записана иностранная машина. Голландская.
Водитель вернулся в Утрехт, они связались с голландскими коллегами, что оказалось не так-то просто: здесь никто не говорит ни по-голландски, ни по-английски, там никто не знает французского, вот и ведите после этого международное расследование! Вдобавок они еще не выяснили, что этот тип делал в Париже и по какой причине в десять утра оказался на парковке в Пятнадцатом округе. Через пару дней узнают… Может быть.
Во второй строчке — женщина. «Старая толстуха — размалеванная», записал охранник. Васильева заинтриговало не столько это упоминание, сколько призыв ко всем подразделениям, брошенный пятью часами раньше 8 сентября мелёнской бригадой в связи с убийством прямо посреди улицы некой Констанции Манье. Применение оружия крупного калибра взбудоражило коллег из департамента Сена-и-Марна, и их можно понять, ведь если оружие такого размера начинает болтаться по району, обеспечение безопасности превратится в еще один вид боевого искусства.
Убийства на парковке тоже были совершены из крупного калибра, напомнил себе Васильев. Не слишком убедительно, постановил Оччипинти (он явно пребывал в дурном расположении духа — без арахиса он сам не свой).
