— Нет, вы правильно сделали.
— Я имела в виду, ужасно, что с ним случилось.
— Да, конечно. А когда вы его закопали, голову вы оставили в саду?
— Я находилась в невозможном состоянии, поставьте себя на мое место! Знаете, это был очень красивый пес…
Васильев кивнул: да, разумеется, и к тому же большой и тяжелый, — должно быть, ей выпала нелегкая задача.
— Но… кто же мог совершить подобное — у вас есть какие-нибудь соображения?
— В деревне такое случается, понимаете ли…
— Я живу в Обервилье, там полно собак, однако у порога своего дома я никогда не находил ни одной обезглавленной.
— Я имею в виду — в деревне! Зависть и все такое. Мне не хотелось беспокоить полицию из-за собаки.
— Понимаю.
Он помолчал и как бы про себя прибавил:
— Я слышал про отравленных собак или кошек и даже застреленных из охотничьего ружья, но вот про обезглавливание, честно говоря, никогда…
— Я тоже. До Людо. Но можете мне поверить, он мне за это заплатит…
— Кто?
Матильда кивнула на соседний дом и понизила голос:
— Я уверена, что это он. Кстати, напишу-ка я жалобу. Вы можете зарегистрировать мою жалобу?
— Здесь — нет… Для этого вам следует явиться в комиссариат.
— Ах, значит, надо съездить? Но мы с вами беседуем, беседуем, а я даже не предложила вам чего-нибудь выпить.
Говоря это, она даже не шелохнулась, словно между тем, что она произнесла, и ее реальным намерением нет никакой связи. Впрочем, таковой действительно не было, потому что ей хотелось, прежде чем пойти объясниться с Лепуатевеном, поскорее избавиться от этого инспектора, который тут надоедает ей своими собачьими историями, вместо того чтобы гоняться за ворами и убийцами!
Васильев уже собрался встать.
— Благодарю вас, — впрочем, я уже ухожу.
— Ваше расследование завершено?
— Честно говоря, не совсем…
Но Васильев не двигался с места и с упрямым видом смотрел в пол. Неожиданно он поднял голову:
— Мне бы хотелось спросить вас… В минувшую среду, одиннадцатого, когда случилась эта история на парковке, что вы делали в Пятнадцатом округе? Это ведь очень далеко от вашего дома…
— Ездила покупать туфли с ремешками. Мои как раз порвались.
— Их не продают в департаменте Сена-и-Марна?
— Мне хотелось точно такие же, как прежние.
Она взглянула на стоптанные ботинки Васильева.
— Не убеждена, что вы понимаете, что значит искать обувь, но уж вы мне поверьте: чтобы найти в точности такую же пару, всегда лучше вернуться туда, где вы ее покупали в первый раз.
Васильев кивнул:
— Вы сохранили чек?
— Они больше не делают такую модель, я вернулась с пустыми руками.
Ладно. Васильев похлопал себя по ляжкам — ладно-ладно, не стану больше вам надоедать, — но тут же передумал:
— И где вы закопали своего пса?
Матильда махнула рукой: там.
— Без головы, — настаивал Васильев.
Она горестно кивнула.
— Полагаю, вы подхороните ее к туловищу?
— Думаю, да. Лучше, чтобы все было вместе, как вы считаете?
— Да, это довольно логично. А… где она сейчас… голова?
— Под изгородью, справа. Во всяком случае, я так думаю, потому что именно там сосед оставил тело бедняжки Людо.
Странно, но Васильеву непременно хотелось увидеть эту чертову собачью голову.
Он выпрямился и, не говоря больше ни слова, направился к месту, куда показала Матильда.
Она смотрела ему вслед. Щенок заскулил — она не отдавала себе отчета в том, что слишком сильно его стискивает.
Васильев хорошо различал в примятой траве отпечаток собачьего туловища, но никаких следов головы не было. Он вернулся к террасе, но подниматься по ступенькам не стал. Матильда и бровью не повела — она по-прежнему гладила щенка на коленях.
— Я ее не нашел.
— Лучшая шутка года…
Матильда рывком поднялась, — похоже, она была возмущена. Положив щенка в кресло, она тяжело спустилась по четырем ступенькам террасы.
Васильев последовал за ней, и они вдвоем, словно пожилая чета, в которой один, возвращаясь с пляжа, потерял часы, принялись шарить по саду, ища под изгородью и на земле. Вскоре им пришлось смириться с очевидностью: голова далматинца исчезла.
Возле угла дома инспектор заметил холмик вскопанной земли.
— Это здесь вы похоронили своего пса?
— Да, — ответила Матильда, подойдя к нему.
И оба остались стоять рядышком и рассматривать могилу собаки, не слишком к ней приближаясь, как туристы, наблюдающие за ходом археологических раскопок. Было тепло.
— Ладно, я пойду в дом, — сказала Матильда. — Начинаю замерзать.
Васильев постоял еще немного. Посмотрел, как медленным шагом удаляется эта старая женщина, как колышется ее толстая задница…
И вдруг он увидел.
Она была здесь, в двух метрах от него, брошенная в клумбу у стены дома, наполовину скрытая разросшейся индийской гвоздикой. Он присел на корточки.
За свою профессиональную жизнь ему доводилось видеть самые разные гнусности, но то, что он сейчас обнаружил, произвело на него ошеломляющее впечатление. Необычно, подумал он, — он хотел сказать: очень странно… За нее уже взялись муравьи, к пиршеству присоединились черви. Он увидел то, что оставалось от белых впалых глаз, еще держащуюся шейную артерию, обнаженную трахею, спекшуюся кровь, полчища мух. Не разгибаясь, он обернулся и снова нехотя посмотрел на могилу, потом поднялся и вернулся в дом.
— Она там… Голова…
Матильды на террасе уже не было — она вернулась в кухню. Васильев обнаружил ее у разделочного стола: в широком кармане фартука она обеими руками сжимала «люгер» девятого калибра, который только что достала из ящика.
— Возле угла дома, — добавил инспектор.
Матильда сделала знак, что поняла, и без всякого перехода спросила:
— Это все?
— Да. Лучше было бы ее закопать — я имею в виду голову, — или выбросить. Это довольно нездорово, вы привлечете в дом самых разных насекомых.
— Спасибо за совет.
Васильев развернулся к двери.
— И все же нам потребуются ваши показания, — сказал он, прежде чем удалиться. — Не по поводу собаки, а насчет парковки. Этим займутся мои коллеги из Мелёна.
Он вытащил из кармана мятую повестку, которую по прибытии достал из почтового ящика, неуклюже разгладил ее на бедре и протянул Матильде.
